Наоми Френкель: Дикий цветок

Элимелех сидел на обломке скалы, не отводя взгляда от пылающих пальм, от ухоженных поселков, садов и плантаций, от еще зеленых кукурузных полей и сжатых нив, и прислушивался к плачу шакала, уханью филина, лаю собак, мычанию коров и даже кудахтанью кур. Ветер свистел над вершинами гор, как это бывает в ночной степи. Полная луна следила за цветущей равниной, и Элимелех говорил сидящему рядом другу своему Соломону: «Господи, Владыка мира, почему ты продолжаешь посылать нам огонь каждый год? В чем мы провинились перед Тобой?»

Соломон молчал. Говорил только Элимелех. Не всегда понимал Соломон друга, но все, исходящее из уст Элимелеха, оседало в его душе, не давало покоя до тех пор, пока внезапно все для него прояснялось.

Элимелех покинул кибуц, уехал в Иерусалим, а потом оставил сей мир. Степь сбрасывала старую форму, облекаясь в новую. Возникли рыбные пруды, и долина все более расцветала, обретая благословенный небесами вид. Только пальмы сохраняли старую традицию – сгорали летом и оживали каждую весну.

И в эти весенние дни спускается Соломон к пальмам – следить за их возрождением, посвящая это памяти Элимелеха. Называет эти деревья про себя «пальмами Элимелеха» и вспоминает свои беседы с другом. Сидит на том же обломке скалы. Сидит, погруженный в размышления, и многое из сказанного Элимелехом, лишь сейчас становится ясным до конца.

Горячее дыхание хамсина возвещает Соломону приход весны. Пятый час после полудня. Канун субботы. Соломон вернулся с работы в Хайфском отделении товарищества по сбыту сельскохозяйственной продукции «Тнува» и, обессиленный жарой, лежит в постели. Окна раскрыты, и комната продувается насквозь горячим ветром. Надо бы встать и включить кондиционер, да лень подняться, и он продолжает лежать на простыне. Листы бумаги, лежащие на письменном столе, сдуваются ветром, и они, шурша, рассыпаются по полу. А Соломон все лежит, разомлев, и горячий ветер обдувает его кожу. Он лежит, не оттирая пота, а мысли его далеки от пылающих прикосновений хамсина. Канун субботы с момента кончины Амалии стал для него днем черной меланхолии. Смотрит Соломон на форточку и вздыхает: рой комаров и мушек тычется в сетку. В резком свете солнца они мелькают черными точками, и их беспокойное жужжание еще больше напрягает нервы Соломона. И так не дает покоя преддверие субботы, часы, когда они с Амалией играли в шахматы.

Смотрит он на грядки у дома и видит сорняки, проросшие среди ухоженных Амалией кустов алых роз. Соломон говорит сам с собой вслух. Это стало привычкой в последний год невыносимо долгого одиночества.

Комната отвечает ему его же шепотом, и он вскакивает, забыв усталость. Он смотрит на грядки, как будто видит их в первый раз. Даже в этот тяжкий траурный год он должен их вскапывать, что делал каждую весну. Сегодня на душе Соломона тяжелее, чем обычно в канун субботы. Каждую весну, он становится необычайно активен, и это приводит всякий раз к конфликту с кибуцем. Соломон выступает на собраниях с острой критикой и предложениями по улучшению жизни в коллективе. Нет конца его весенним речам и ворчанию.

В дни вскапывания грядок и клумб он копается в ящиках письменного стола, извлекает горы бумаг и, восседая среди этого хаоса, читает старые письма Элимелеха. Амалию это ужасно сердило, и она спрашивала его: «Соломон, я тебя спрашиваю, Соломон, когда, наконец, кончится этот балаган, это твое весеннее копание?»

Амалия придумала этот оборот – «весеннее копание». Знала умная его Амалия, что корни этого «копания» уходят в письма покойного Элимелеха. Они-то и пробуждали вопрос, с которым он обращался к самому себе все годы: какова цель твоей жизни, Соломон?

Он вертел этот вопрос и так и этак, но не находил ответа. Он ходил среди растущей лозы и зацветающих роз, и копался в себе до начала лета. С приходом знойных дней сердце и мозг его замыкались, и он переставал пытать себя вопросами.

В эту весну, первую без Амалии, ящики закрыты, и он даже не смотрит на письменный стол. Эта весна не похожа на предыдущие весны. Но копать грядки необходимо. Вспоминает Соломон пальмы на равнине, и губы его шепчут молитву: «Господи, Владыка мира, приходит весна, и пальмы Элимелеха оживают».

Встает Соломон с постели в тревоге, и не мучается вопросами, а только тоскует по пальмам Элимелеха, по вехам прошлой жизни. Он с силой захлопывает за собой дверь, так, что сотрясаются «волосы Суламифи» в вазоне у входа. Надев рабочую обувь, покрыв голову панамой, называемой в стране «колпаком дурака», он идет к пальмам Элимелеха, возрождающимся к новой жизни в роще, у бьющего из скал источника.