Александр Амфитеатров: Дикий цветок

Матико [1] Грузинскія имена, встрѣчающіяся въ разсказѣ: Матико — Марѳа, Като — Екатерина, Сандро — Александръ, Васо — Василій. больна. Богъ знаетъ, гдѣ и какъ схватила она два мѣсяца тому назадъ кашель; по ночамъ ее, бьетъ лихорадка, начинаясь всегда въ одинъ и тотъ же часъ, а потомъ до самой зари, переводя дѣвушку изъ жара въ ознобъ и изъ озноба въ жаръ, испарина такъ ослабила Матико, что вотъ уже три недѣли, какъ домашніе махнули на нее рукой, даромъ, что время было горячее — снимали съ поля вызрѣвшій ячмень; ну ее, дѣвку, Богъ съ ней: не работница въ полѣ, не хозяйка въ домѣ! Только, переставъ быть полезною семьѣ, отказавшейся отъ нея, какъ отъ рабочей силы, Матико сознала, что ей плохо, и стала готовиться къ смерти. Раньше она не вѣрила въ опасность своей болѣзни, хотя еще въ самомъ началѣ этой ужасной лихорадки, знахарка Като изъ Бандзури [2] Ущелье и деревушка Бандзури, на лѣвомъ берегу Арагвы, въ глухой мѣстности Душетскаго уѣзда, между станціями Анануръ и Пасанауръ Военно-Грузинской дороги. , безполезно перепробовавъ на дѣвушкѣ всѣ свои отвары и коренья, показала однажды, осердясь, матери Матико пальцемъ на небо, топнула ногой по землѣ, сказала: «душу — туда, тѣло — сюда», и отказалась продолжать лѣченье. Русскій докторъ Гудумакарскаго госпиталя [3] Этотъ госпиталь, нынѣ уже упраздненный, стоялъ въ живописномъ Гудумакарскомъ ущельи, изъ котораго вырывается Черная Арагва, двумя верстами ниже, въ Пасанаурѣ, сливающаяся въ одну рѣку съ Бѣлою Арагвой. , куда, по настоянію батюшки-священника, поборовъ съ великимъ трудомъ свое отвращеніе къ присяжнымъ жрецамъ медицины, свелъ Матико ея отецъ, — тоже вмѣсто всякаго совѣта, только покачалъ головой и, протяжно свистнувъ, промолвилъ: «Ахъ, вы черти, черти! когда приходите лѣчиться!» Этотъ докторъ все-таки далъ Матико какія-то капли: отъ нихъ она спала, и ей казалось, что ей лучше и что она скоро выздоровѣетъ, чего ей очень хотѣлось; въ самомъ дѣлѣ, не безсмыслица ли умирать въ шестнадцать лѣтъ!.. Но ужъ если домашніе стали такіе добрые — не тащатъ ее въ поле, не заставляютъ прибирать саклю и варить лоби [4] Лоби — фасоль; горцы питаются лоби круглый годъ; это ихъ обычная пища въ будни. , не мѣшаютъ ей лежать цѣлый день пластомъ на жаркомъ солнцѣ, - значитъ, конецъ.

— Что это у васъ съ дѣвушкой? спросилъ какъ-то разъ прохожій.

— Не трогай ее! сердито отвѣтилъ ему Сандро, меньшой братишка Матико, — она у насъ помираетъ.

Матико не боится умирать, Зачѣмъ? Она никогда не думала о жизни, не думаетъ и о смерти. Цвѣткомъ взошла она на суровой почвѣ родныхъ горъ, цвѣткомъ и увянетъ. Что будетъ дальше, ее не страшитъ. Батюшка зашелъ какъ-то къ ней въ саклю, и отъ него Матико узнала, что Христосъ, Кому она молится дома и въ церкви, добръ, милосердъ и свѣтелъ, что у мего есть прекрасный садъ на небѣ, и тамъ много мѣста для честныхъ дѣвушекъ, умирающихъ молодыми. Объ адѣ никто не говорилъ Матико… да и къ чему было говорить? Развѣ справедливый Богъ можетъ послать шестнадцатилѣтнее дитя горъ въ адъ? Кто не видитъ свѣта, тотъ не думаетъ; кто не думаетъ, — не грѣшитъ… Матико же до сихъ поръ видѣла только зеленыя горы, сѣрыя сакли, голубое небо, да пыльную, далекую дорогу, выбѣгающую изъ котловины, въ зелени которой затонуло ея родное селенье, въ грозное мрачное ущелье, гдѣ всегда такой порывистый вѣтеръ, и гдѣ льется такая шумная, черная рѣка. Говорятъ, по этой дорогѣ можно зайти далеко-далеко, даже въ самый Тифлисъ. Матико никогда не стремилась увидать ея чудеса. Она — смирная, покорная, тихая дѣвушка. Нѣтъ, скорѣе можно осудить гееннѣ птицъ и звѣрей пустыни, чѣмъ этого ребенка — такого же дикаго, какъ они, но беззащитнѣе и кротче ихъ.

Отвѣтъ брата прохожему запалъ въ голову Матико. Теперь, когда она одна взрослая въ селеніи, покинутомъ жителями, оттерпливающими страду, ей часто приходится разговаривать съ прохожими. Ее разспрашиваютъ чужіе люди о дорогѣ въ сосѣдніе аулы, о томъ, гдѣ Арагва удобнѣе для купанья, богаты ли ея родители, и каждый-то непремѣнно скажетъ подъ конецъ:

— А что же ты, дѣвушка, не на пожнѣ?… Пора рабочая.

Тогда она спокойно и простодушно отвѣчаетъ словами Сандро:

— Мнѣ нельзя, добрый человѣкъ… Я умираю…

Чужіе люди качаютъ головой, щелкаютъ потихоньку языкомъ въ знакъ сожалѣнія и уходятъ. Иной въ утѣшеніе прибавитъ:

— Да, вотъ что… Ну, ничего, не робѣй, генацвали [5] Генацвали — душа моя. , дастъ Богъ, поправишься…