Наоми Френкель - Дом Леви

Но никто на нее не обращает внимания. 1930-й год приближается к концу, как все года.

– Рождественские открытки! Всего за десять пфеннигов!

– Они забыли меня, – бормочет Мина, – все забыли Отто.

Две женщины выходят из переулка и останавливаются. Мина протягивает им газету.

– Не эту, – говорит одна, – дай нам старые газеты, Мина.

Собирает Мина старые газеты и подает женщинам. Нашли женщины способ экономить уголь в эти плохие дни. Нагревают кирпичи на огне плиты, заворачивают накалившийся кирпич в газетные листы, чтобы сохранялось тепло, и кладут горячие кирпичи, как скамеечки под ноги членам семьи.

– Принеси, Мина, принеси нам старые газеты.

– Возьми и сегодняшнюю газету. Там пишут важные вещи, бери.

– А деньги? – говорят женщины. – Завтра возьмем у тебя сегодняшнюю газету. Завтра, Мина.

– Бери бесплатно. Главное, чтобы ты прочла. Узнай правду.

Берут женщины газеты у Мины, мешают старые с новой газетой, и уходят по своим делам. Так и не спросили о здоровье Отто. Единственный, кто спрашивает, это красавчик Оскар. Каждый день выходит он из своего жилища на Еврейской улице, в брюках, выглаженных в стрелку, с тростью, которую он вертит между пальцами, с напомаженными бриллиантином волосами, и останавливается возле Мины.

– Была у него?

– Была.

Мина старается говорить поменьше с Оскаром, который занимается темными делишками. Но Оскар не отходит.

– Что вообще слышно?

– Слышно. Отрастил бороду в тюрьме.

– Послушай, ты ведь нуждаешься в паре-тройке сотен? Ты должна немного принести спокойствия в сердце Отто.

Но Мина сопротивляется, что есть силы. Источник этих денег – скверна, и она не желает ими пользоваться. Оскар просит газету и оставляет на прилавке крупную купюру, и пока Мина успевает вынуть сдачу, исчезает в потоке прохожих. Мина записывает в книге, сколько она должна Оскару, и назавтра, когда он появляется, строго его отчитывает:

– Вернется Отто из тюрьмы, вернет тебе все, что тебе полагается.

– Вернет, не вернет, – говорит Оскар, с удовольствием покручивая тростью, – скоро твой Отто вернется. Слух такой, что забастовка скоро кончится. Еще день-два. И Отто выйдет из тюрьмы.

И снова он просит газету, и снова оставляет купюру, высоко несет свою напомаженную шевелюру, и, весело насвистывая, проходит мимо горбуна, взглянуть на открытки и послушать его выкрики.

«Вот, болтун пустоголовый, – думает Мина, глядя ему вслед, – лучше пусть Отто посидит еще в тюрьме, лишь бы забастовка продолжалась, а не закончилась впустую».

– Забастовка продолжается! Покупайте «Красное знамя»! Забастовка продолжается!

Медленно-медленно переулок пустеет. Горбун прячет открытки в карман и направляется в трактир, согреть себя бокалом пива. Он снимает свою белую бороду, и, проходя мимо киоска, останавливается на миг, смеется, глядя на Мину, плюет со значительным видом, и исчезает в трактире.

Около кухонного окна стоит Хейни сын Огня и смотрит на узкий белый квадрат двора. С утра не него еще не ступала нога. Только мусорные баки у стены поблескивают сквозь снег, как почерневшие пни. Долго уже стоит Хейни у окна, спиной к кухне. В углу, на диване, сидит его мать, сгорбившись над вязаньем носков, и ноги ее – на нагретом кирпиче. Деревянные босоножки Тильды стучат по деревянным брускам пола. Она гремит кастрюлями и тарелками, шуршит щетками. Кухня полна шума. Рядом с плитой кроватка малыша. Тильда привязала его кроватке, дала ломоть хлеба, и он жует, чмокая губами. Затем Тильда пошла в свой «салон». Хейни не отходит от окна, огромное его тело заслоняет свет, и старуха держит вязанье почти у самых глаз. Мороз покрыл стекло, и дыхание Хейни прогрело глазок в наледи. Снег продолжает падать, и воздух наполнен густой безмолвной белизной.

Замолкла кухня, как и молчание Хейни. Только стук двери прерывает на миг тишину за его спиной. Тильда вернулась в кухню с картонной коробкой, полной елочных украшений, высыпала всю эту празднично сверкающую мишуру на стол, мягкой тряпкой протирает цветные стеклянные шары, и в глазах ее приязнь и гордость. Тотчас же малыш отбрасывает остаток ломтя, протягивает ручки к сверкающим чудесам и разражается требовательным ревом.

– Ш-ш-ш!.. Заткнись, дьявольское отродье, не ори! – пугается Хейни сын Огня и поворачивает голову от окна.

– Чего ты так раскричался? – заступается Тильда за малыша. – Бездельничаешь здесь часами и наполняешь кухню криками.

– Заткнись и ты! Я что, не имею права на минуту покоя в своей кухне? На минуту… – взрывается Хейни.