Андрэ Моруа - Письма незнакомке

Чтение длилось более двух часов, во время которых ни один из присутствующих не произнес ни звука. Плохая книга полна патетики и неспособна ничего скрыть. Превосходные намерения проявляются в ней с такой детской неловкостью. В ней так видна наивная душа автора. Слушая Шалона, я с изумлением открывал в нем целый мир разочарований, меланхолии, «загнанной вглубь» сентиментальности. Я говорил себе, что было бы занятно написать такую книгу, герой которой сам был бы автором дурного романа, и дать целиком текст этого романа, который показал бы персонаж в новом и неожиданном ракурсе. Пока Шалон читал свой текст, его выраженная в невероятно нелепой форме сентиментальность наводила на мысль о трогательной любви какого-нибудь чудовища.

Когда он закончил чтение, все какое-то время молчали. Мы надеялись, что Глэдис Пекс выручит нас. В конце концов, она была хозяйкой дома и именно она устроила этот вечер. Но от нее несло мрачной враждебностью. Бельтара, отличающийся героическим хладнокровием уроженца Юга, наконец понял, что следует пожертвовать собой, и сымпровизировал подходящую случаю тираду. Он объяснил наше молчание волнением, поблагодарил миссис Пекс, без которой эта прекрасная книга никогда не была бы написана, и, повернувшись ко мне, заключил: «Сиврак, конечно, почтет за честь отнести книгу своему издателю».

– О! – воскликнул я. – Мой издатель или любой другой… Думаю, миссис Пекс и сама…

– Ну почему же любой другой? – живо отозвался Шалон. – Нет, твой издатель мне весьма по душе, он очень опытный. Если бы ты согласился взять на себя хлопоты, то доставил бы мне удовольствие.

– Ну конечно, мой дорогой, нет ничего проще.

Молчание миссис Пекс становилось тягостным. Она позвонила, попросила принести оранжад, пирожные. Шалон постарался отыскать более конкретные причины для радости.

– А что вы думаете об Алисе? – спросил он.

– Чудесный образ, – отвечал Бельтара.

– Не правда ли, сцена примирения очень правдива?

– Лучшая из всех, – закивал Бельтара.

– О нет! – воскликнул Шалон. – Я не думаю, что эта сцена лучшая. Лучшая, возможно, та, где описывается встреча Джоржианы и Сильвио.

– Ты прав, – примирительно проговорил Бельтара, – эта сцена еще выразительнее.

Госпожа Пекс отвела меня в сторонку:

– Прошу вас, будьте откровенны. Это нелепая чушь, не правда ли? Совершенно безнадежная?

Я кивнул.

– Но почему? – продолжала она. – Если бы я только могла подумать… Он казался таким умницей.

– Но он и впрямь весьма умен, дорогая миссис Пекс. Творческий процесс и беседа – совершенно различные области человеческой деятельности. Не мудрено и обмануться.

– No, no, it’s unforgivable… [25]– промолвила она . – Главное, чтобы это не было опубликовано. После того, о чем я во всеуслышание возвестила… Не правда ли, нужно ему сказать, что это полнейшая чушь, что представлять такое на суд читателей стыдно?

– Подождите немного, прошу вас. Вы не представляете, какую боль это ему причинит. Завтра, встретившись с ним один на один, я попытаюсь… А нынче вечером пожалейте его, уверяю вас, так нужно.

На следующий день при первой же попытке покритиковать какую-то мелочь Шалон встретил мое несмелое и пустяковое замечание буквально в штыки, я почувствовал, что это его страшно задело, и тут же утратил смелость продолжать в том же духе. Довольно долгий опыт научил меня тщетности подобных попыток. Ну к чему было в очередной раз разыгрывать вторую сцену первого акта «Мизантропа»? Я знал, что услышу в ответ: «А все-таки мои стихи не из плохих», [26]– и у меня не достанет жесткости, чтобы ответить. И почел за лучшее тут же дать задний ход. Я ушел, унося под мышкой его рукопись. Ее я тотчас доставил своему издателю, сказав лишь, что это книга Шалона.

– Да неужто это книга Шалона? – послышалось в ответ. – Как я рад, что вы принесли ее мне. Я столько слышал о ней. Очень признателен вам, мой друг, что вы подумали обо мне. Не кажется ли вам, что правильно было бы немедля подписать с ним контракт на десять лет?

Я посоветовал ему немного подождать. У меня еще оставалась надежда, что он прочтет текст и откажется издавать его. Но вы же знаете, как это бывает. Мое имя, имя Шалона – с него этого было довольно. Он отослал рукопись в типографию, не ознакомившись с нею. Новость об этом утешила Шалона, расстроенного поведением покровительницы.

Госпожа Пекс выжидала три дня, давая мне время выяснить с Шалоном отношения. Но когда она узнала, к чему это привело, то, подобно безукоризненно честной и бескомпромиссной протестантке, осыпала меня суровыми упреками за мое малодушие и написала Шалону сухое письмо, которое он с возмущением показал нам на следующий день. Долго искал он причину столь несправедливого суждения в свой адрес со стороны миссис Пекс. И остановился на совершенно нелепой мысли, которая позволяла ему не чувствовать себя униженным: он вообразил, что Глэдис Пекс узнала себя в образе смешной англичанки – одного из персонажей его сочинения. После чего обрел безмятежное состояние духа и выбросил ее из головы.