Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Мэй продолжала бежать вдоль берега, как испуганный заяц, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться. Из танцевального зала доносился смешанный гул страшных криков и проклятий. По ее пятам бежали двое преследователей, но виски начало оказывать действие, и один из них упал.

Вскоре Мэй добежала до одного места, где зимние штормы выбросили на берег огромные бревна и коряги, и там, у самой воды, она увидела Мод Велливер и лавочника Гонта, который обнял Мод за талию.

Испуганная девушка пронеслась так близко от них, что могла бы дотронуться до руки Мод, но те были слишком заняты собой и не заметили ее, а Мэй почему-то боялась даже их. Она страшилась в эту минуту всего человеческого. Все люди внушали ей ужас и омерзение.

Она бежала добрых две мили вдоль берега, между старых коряг, корни которых напоминали собою руки, с мольбой протянутые к луне. Возможно, что эти уродливые корни старых, высохших коряг и были причиной того, что в ее душе еще жил безотчетный страх, ибо собутыльники Сида Гульда вряд ли гнались за ней так далеко.

Она на бегу придерживала шляпу Лиллиан, которую взяла, не спросясь, считая, вероятно, олицетворением изящества. Ее совестливость и благородство заставили ее держать все время шляпу левой рукой на отлете, чтобы не помять ее, – даже тогда, когда она палкой отделывала Сида Гульда.

Мэй продолжала бежать, крепко придерживая шляпу, все еще во власти страха, который теперь уже нельзя было назвать физическим. Новый страх, обуявший ее, исходил не от уродливых лап коряг, которые, казалось, плясали при лунном свете, не от Сида Гульда и Джерома Гадли, – это был страх перед самой жизнью, перед всем тем, что она когда-либо изведала в жизни, перед всем тем, что ей когда-либо позволено видеть. Этот страх, этот ужас целиком овладел ею.

И маленькой Мэй Эджли больше не хотелось жить.

«Смерть – это добрая утешительница для тех, кто окончил жизнь», – словно хотела сказать старая лошадь фермера мальчику, который в ужасе вбежал в конюшню при виде тела Мэй Эджли.

Вот что в действительности произошло с Мэй. Продолжая все так же неистово бежать, она достигла того места, где река впадает в залив. Здесь имеются великолепные уголки для рыбной ловли. У устья, где речка расширяется, она издали кажется могучим потоком. Но тот, кто берегом добежал до этого места с запада, продолжал бы путь к восточному берегу по мелководью реки и только замочил бы ноги.

Продолжая бежать по мелководью к противоположному белому берегу, который ночью кажется лишь в нескольких шагах, человек внезапно проваливается вниз, в глубокую пучину, которая берет начало под самым берегом. Это глубокое и быстрое течение уносит всю воду в залив.

Так оно и случилось с Мэй Эджли. Она внезапно нырнула в пучину, все еще прижимая к себе шляпу. Белое страусовое перо несколько раз мелькнуло в потоке.

А потом тело Мэй попало в водоворот, и его занесло между погруженных в воду коряг, где оно оставалась до тех пор, пока фермер и его батрак случайно не нашли его и осторожно положили труп на доски возле конюшни.

Маленький застывший кулачок крепко зажал край шляпы – той белой диковинной шляпы, которую, я полагаю, Лиллиан Эджли надевала, когда хотела выглядеть возможно лучше, пожалуй, даже красавицей.

И Мэй тоже, вероятно, находила эту шляпу прекрасной. Во всяком случае, она была в ее глазах самой красивой из всех вещей, которые она когда-либо видела.

Трудно с уверенностью судить об этом, но я могу со своей стороны сказать, что эта шляпа потеряла всю красу, когда несколько дней спустя она попалась на глаза мальчику в руке утопленницы.

В жизни Тома был такой период, когда, по его словам, он был близок к смерти; до того близок, что жизнь, казалось, была зажата у него в кулаке, словно мяч, – стоило только открыть руку, чтобы выпустить жизнь.

Я отлично помню тот вечер, когда он рассказывал мне этот эпизод.

Мы отправились в ресторан, который составлял часть салуна. Это было в Чикаго, там, где сейчас расположена улица Уэллса.

Октябрь и ноябрь обыкновенно лучшие месяцы в Чикаго, но в этом году первые недели октября были дождливые и холодные. И в ту ночь было сыро и холодно.

Почти каждый житель наших промышленных городов на озерах имеет какой-нибудь дефект в носоглоточной полости, и одной такой дождливой недели достаточно, чтобы все поголовно стали кашлять и чихать.

Маленький, тесный кабачок, куда мы с Томом забрались, казался в ту ночь изумительно уютным. Мы выпили виски, чтобы изгнать промозглый холод, пронизавший нас, пообедали, и тогда Том начал рассказывать.