Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Я сочувственно улыбнулся. Теперь, когда я хочу описать моего друга, мне это с трудом удастся из-за боязни представить его в ложном свете. Я забываю о тех случаях, когда он бывал невыносимо скучен, когда он часами толковал о вещах, лишенных всякого смысла. Все наши попытки быть чем-нибудь иным, а не деловыми людьми, – все это чушь, говорил он иногда. Мы оба дураки, категорически заявлял он. Лучше бы и ему и мне быть немного хитрее, чуть пронырливее. Не будь мы оба ослами, мы вступили бы в Атлетический клуб Чикаго, играли бы в гольф, катались бы в автомобилях, находили бы веселых девочек и ездили бы с ними за город кутить; а потом, вернувшись домой, выдумывали бы истории для успокоения жены. По воскресным дням ходили бы в церковь, говорили бы непрестанно о деньгах, о гольфе и о женщинах, одним словом, наслаждались бы жизнью.

Бывали минуты, когда мне начинало казаться, что Том действительно верит, будто те люди, которых он описывает, ведут веселую жизнь.

Однажды, когда я мысленно уже решил, что он пошел тем же путем, что и я и все остальное человечество, то есть сдался на милость уродства тупой, бессмысленной жизни, – в это время случилось нечто неожиданное. Он продолжал в течение всего долгого вечера бесцельно разглагольствовать, а потом, при расставании, нацарапал на листочке бумаги несколько слов и неуклюже втиснул этот клочок в мой карман. Я стоял и следил за ним, пока его огромная фигура не исчезла, затем подошел к фонарю и прочел:

«Я безумно устал. Я вовсе не такой осел, каким я кажусь! Но я устал, как пес, пытаясь понять себя».

Вот что было нацарапано на клочке бумаги.

Но я возвращаюсь к тому вечеру в салуне на улице Уэллса. Нам принесли виски, мы выпили и сидели, глядя друг на друга. Тогда Том положил руку на стол, ладонью вверх, так, что образовалась горсть; затем он медленно раскрыл руку.

– Однажды моя жизнь была у меня вот так зажата в кулаке. Я так же просто мог выпустить жизнь, как сейчас раскрываю руку. И я до сих пор не знаю, почему я этого не сделал. Я никак не пойму, почему я сжал пальцы, вместо того чтобы разжать их, – сказал он. Несколько минут тому назад не было и намека на ту прямоту, с какой он говорил сейчас.

Он стал рассказывать об одном эпизоде из своей юности, который продолжался одни вечер и одну ночь.

В то время он еще жил на ферме своего отца, и ему было восемнадцать лет. Отец арендовал маленькую ферму в юго-восточной части штата Огайо. Это случилось в ту осень, что предшествовала его уходу из дома в поисках приключений. Я был немного знаком с его биографией.

Стоял поздний октябрь, и он вместе с отцом копал картошку. Из слов Тома я вывожу заключение, что у обоих были продранные башмаки; он упомянул, что у них ноги застыли от холода, а от просочившейся черной грязи окрасились в черный цвет.

День был ненастный, а Том себя неважно чувствовал и был в скверном расположении духа. Они работали молча и с озлоблением. Его отец был высокий человек, с нездоровым цветом лица; он носил бороду. Пытаясь мысленно нарисовать его образ, я представляю себе, как часто, останавливаясь на ходу, или во время работы, он нервно теребит бороду.

Что касается Тома, то его надо представить себе как очень благородного молодого человека, с наклонностями к самым красивым сторонам жизни, который еще сам точно не может определить своих стремлений и имеет мало шансов на их осуществление.

Как я говорил, Том себя весьма неважно чувствовал; он простудился и его немного лихорадило. Иногда во время работы он вдруг начинал дрожать от холода, а через несколько минут испытывал сильный жар во всем теле.

Он копал картошку в течение всего дня после обеда, и как только начало смеркаться, пришлось собирать ее в мешки. Картошку собирают в корзинки, а потом несут к концу гряды, где и высыпают ее в мешки из-под зерна вместимостью в два бушеля.

Мачеха Тома появилась на пороге кухонной двери и крикнула своим изумительно бесцветным голосом: «Ужинать!»

Ее муж, отец Тома, был несколько обозлен. Возможно, что он уже давно чувствовал враждебность сына.

– Ладно! – крикнул он ей в ответ. – Мы скоро придем. Надо прежде всего закончить работу. Можешь держать ужин горячим для нас! – В его голосе слышалось нечто похожее на визгливый плач.

Том и его отец работали с лихорадочной быстротой, как бы стараясь перегнать друг друга. И каждый раз, когда Том нагибался, чтобы поднять картошку, его голова начинала кружиться и ему казалось, что он падает.