Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

В нем заговорила в некотором роде гордость, и Том всеми силами своего существа решил не допускать, чтобы отец превзошел его. Он считал отца человеком бесполезным, хотя тот временами очень быстро справлялся со своей работой. В настоящую минуту необходимо было собрать всю картошку до наступления полного мрака. И Том, не веривший в своего отца, решил, что не может позволить такому никудышному человеку превзойти его, какого бы рода ни была работа.

Вот приблизительно то, что переживал Том в тот вечер.

Наступила полная темнота, и работа была доведена до конца.

Полные мешки были расставлены в ряд вдоль забора.

Надо было ждать морозной ночи. Луна взошла, и при ее свете мешки у забора выглядели словно ряд фантастических людских фигур, прислонившихся к забору, с такими же обрюзглыми телами, как у мачехи Тома.

Поникшие тела и тупые глаза. Они смотрели на двух людей и изумлялись, почему те непохожи на них.

Когда Том пересекал поле, он дал отцу пройти вперед, опасаясь, как бы тот не заметил, что с сыном что-то неладно. Тут была замешана мальчишеская гордость.

«Он еще подумает, пожалуй, что может меня осилить в работе», – думал Том.

Полная луна была похожа на огромный желтый мяч. Она казалась значительно больше того домика, к которому мужчины направились, и Тому, ковылявшему позади, казалось, что его отец ступает по желтому диску луны.

Когда они вошли в дом, дети его отца и мачехи вместе с ее детьми от первого брака столпились кругом. Выходя из дому, Том никогда не мог потом вспомнить их лица. Он лишь помнил, что они всегда были грязны, бегали в лохмотьях, а самый младший был болен и постоянно ревел.

Когда вошли старшие, то дети, шумевшие по причине запоздавшего ужина, затихли. С чисто детской догадливостью они быстро сообразили, что между отцом и сыном происходят нелады.

Том пошел через маленькую столовую, открыл дверь на противоположном конце комнаты и стал подниматься по лестнице, которая вела в его комнату.

– Ты разве не будешь ужинать? – спросил отец.

Впервые за много времени отец с сыном обменялись несколькими словами.

– Нет! – ответил Том, не останавливаясь, и вошел к себе.

Все его мысли были в данную минуту сконцентрированы на том, что никто в доме не должен догадаться, что он болен.

Отец не протестовал и позволил ему уйти. Несомненно, вся семья радовалась его отсутствию.

Войдя к себе в комнату, Том, не раздеваясь, завалился в постель. Он только снял рваные башмаки и натянул одеяло на голову. Тюфяк, на котором он лежал, далеко не был чист. Вскоре его мозг немного прояснился; домик был маленький, и Том слышал все, что делалось внизу. Теперь вся семья уселась за стол, и отец занят той ерундой, которая называется молитвой перед трапезой. Он неизменно делал это, а иногда еще только начинал молиться в то время, как проголодавшаяся семья ждала.

Том напряженно думал, вернее, он пытался думать: о чем его отец постоянно молился? Как только он погружался в молитву, этот человек забывал все на свете. Он пребывал тогда наедине со своим Богом, лицом к лицу с ним, а остальные люди переставали существовать. Сперва он молился о хлебе насущном, а потом вступал в интимную беседу с Богом о других вещах – главным образом о своих разбитых надеждах. Он всю жизнь мечтал стать методистским священником, но не мог быть назначен на эту должность за полным отсутствием образования.

У него не было ни малейшего шанса стать тем, к чему он так стремился, и все же продолжал молиться об этом. Он как будто надеялся, что Бог, считаясь с сильной нуждой в методистских священниках, оставит свое место судьи, спустится с неба прямым сообщением на заседание методистского церковного совета и скажет:

– Послушайте – вы! Чем вы тут занимаетесь? Посвятите этого человека на пост священника и поторопитесь. Я не позволю вам дурака валять!

Том лежал в постели и слушал, как внизу молился его отец. Когда он был подростком, и его мать еще жила, его принуждали ходить в воскресенье в церковь и вечером по средам на молитвенные собрания.

Его отец всегда ревностно молился и читал проповеди прихожанам, сидевшим с кислыми физиономиями, делая вид, что молятся. Сын прислушивался к отцовским словам, и, несомненно, еще тогда, в детстве, в нем зародилась ненависть к отцу.

Пастором их маленькой общины был высокий, костлявый молодой холостяк, и он отзывался об отце Тома как о человеке, чья молитва обладала могущественной силой.

И в то время, в детстве, что-то крепко засело в мозгу Тома. Он кое-что видел. Однажды, возвращаясь из города на ферму и проходя босиком по лесу, он увидел – он никогда никому не сказал, что он увидел, – высокий, костлявый священник был в лесу. Том кое-что увидел и почувствовал, как в его душе что-то было загажено тем, что он увидел. Не замеченный никем, он потихоньку ушел. А теперь он лежал наверху в полумраке, дрожа от озноба, а внизу его отец молился, и в его молитвах неизменно слышалась одна и та же фраза. «Пошли мне великий дар, о Боже, ниспошли мне великий дар!»