Мор Йокаи - Венгерский набоб

- Наверно, родственники там у вас? - осведомился Рудольф.

- Никого нету, кроме бога одного.

- Тогда все-таки совершенно непонятно, почему вы от благополучия отказываетесь.

- Нет разумных причин, господа; я и сам себе затрудняюсь объяснить. На чужбине я почти ребенком оказался, и сколько лет прошло уже с тех пор, а вот не могу: как вспомню, что от народа, говорящего на одном со мной языке, сотни миль меня отделяют, такое чувство сразу, трудно даже передать; слезы так и брызнут из глаз. Поживите сами, господа, семь лет вдали от родины, тогда и узнаете, каково это.

Бедный, смешной чудак! Вообразил, будто все чувствуют, как столярные подмастерья.

- Слышал? - шепнул Иштван, оборотясь к Рудольфу. - Вам бы всем хоть сотую долю этих чувств!

- Зависти достойная сентиментальность, - процедил тот, передернув плечами.

Тем делом юноши вышли на перекресток и в нерешительности остановились, не зная, в какую сторону направиться.

- Ах, да ведь друг наш знает эти места, - встрепенулся Миклош, в общении самый простой. - Будьте добры дорогу указать. Мы ведь тоже к гробнице Руссо идем.

- Как, и вы на Тополиный остров? - не мог скрыть изумления молодой ремесленник.

- Вы как будто удивлены.

- Но ведь место это уединенное: могила мыслителя, которую редко кто посещает. Но я рад, очень рад, что вы вспомнили о ней. Во всей Франции это единственное, что оставляю я с сожалением. Я уже был там нынче, но с удовольствием вернусь. К самой могиле мы, правда, не пройдем, вокруг все заболочено; но напротив - порядочный холм, там что-то вроде старинной часовенки, и на одной из колонн - тоже имя Руссо. Оттуда как раз виден будет памятник.

Молодые люди охотно приняли предложение и сквозь частое мелколесье последовали за знавшим тут все тропки подмастерьем, который, приостанавливаясь по временам, оглядывался: поспевают ли спутники за ним.

Наконец показался холм с церковкой в память Монтеня. На шести ее колоннах высечены были имена философов, среди них - Вольтера, Монтескье и Руссо. Здание не было завершено, оставлено недостроенным, - может быть, поэтому и величали его "храмом мудрости".

Напротив открывался небольшой островок, прозванный Тополиным. Там под трепещущей листвой белела гробница мыслителя - простой каменный обелиск с надписью: "Здесь почнет певец природы и истины".

Не удивительно, что могила была заброшена: истина - неважная рекомендация!

Зато природа взяла ее под свое покровительство: украсила распускающимися из года в год цветами, охватила буйной зеленью кустарника, точно целиком желая завладеть своим любимцем.

Дойдя до мемориала Монтеня, откуда открылся вид на гробницу, ремесленник попрощался с тремя молодыми венграми: ему еще в Париж. Не спрашивая имен, с чувством пожал он им руки и все нет-нет да и оглядывался на обратном пути.

- Тоскливо что-то у меня на душе, - пожаловался Иштван после его ухода. - Не знаю уж, от слов ли этого мастерового или ото всего этого запустения? Мне ведь совсем иначе рисовался Эрменонвилль: приветливым краем с мирно журчащим потоком, омывающим цветущий островок; наяд еще только да фавнов со свирелями вообразить, и словно сама Темпейская долина [славившаяся своей живописностью; воспетая еще античными поэтами долина реки Пеней в Фессалии] пред тобой. А вместо того - заросшее камышом и водяными лилиями болото да неуклюжий белый камень под самыми неживописными деревьями: черными тополями.

- Когда-то эти места такими и были, как тебе представляется, - заметил Рудольф, растянувшись на траве. - Цветущей долиной, которой и наяды не пренебрегали: прелестные парижанки, - продолжал он, пока Миклош заносил себе в книжечку высеченные на мемориале надписи. - А к гробнице попадали на лодочках через две протоки. Островок этот очень подходил для разных пасторальных сцен. Но вот разразилась однажды страшная буря с ливнем, все берега размыла, равнину затопила, и с той поры кругом - одно болото и никто гробницу не навещает, кроме разве лягушек, которые обожают со времен Гомера [шутливый намек на известную пародийную поэму "Война мышей и лягушек" ("Батрахомиомахия"), которая в свое время приписывалась Гомеру] поэзию, да какого-нибудь чудака routier [путешественника (франц.)], у кого и на это свой час отведен, или читающего "Новую Элоизу" столярного подмастерья. Такова участь всех ученых мужей за гробом. Блаженны варвары вроде вас, собственных ученых не имеющие!

- Коли нас ты разумеешь под "блаженными варварами", мы такого отличия не заслужили. И венгры начинают пробуждаться в последнее время от духовной спячки, и не на Чоконаи [Чоконаи Витез Михай (1773-1805) - выдающийся лирик-предпросветитель, "венгерский Вийон"] кончается уже наша литература и не один "Ученый палоц" [сатирико-патриотическое произведение Йожефа Гвадани (1725-1801), направленное, в частности, против поклонения иностранщине] нынче ее представляет. Немало как раз в этом году появилось научных и художественных журналов, альманахи же наши и самых взыскательных критиков удовлетворят.