Мор Йокаи: Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта

Мор Йокаи — классик венгерской литературы — написал несколько авантюрных романов. Мы не собираемся подробно разбирать концепцию данной книги, ибо «Гуго фон Хабенихт» обладает редким и весьма ценным качеством — он интенсивно интересен с первой до последней страницы — и вряд ли имеет смысл акцентированно пересказывать содержание с точки зрения той или иной сюжетной линии. Но поскольку чтение романа пробуждает внимание к некоторым литературно-психологическим проблемам, желательно направить мысль читателя в сторону определенных сопоставлений.

Прежде всего, что такое «авантюра» и кого можно назвать «авантюристом»? В широкой ассоциативности термина совершенно рассеялся его более или менее точный смысл. Необходимо отличать «авантюриста» от человека, обладающего «авантюрной жилкой», «любовью к авантюре» и т. п. Авантюристами в середине и конце семнадцатого века (время действия интересующего нас романа) называли пиратских капитанов, плавающих на свой страх и риск, флибустьеров (членов «берегового братства»), не связанных тайным или явным контрактом со «спецслужбами» крупных держав, а также искателей приключений, активных как в добрых, так и в дурных делах. В более чем относительных пределах нашего взгляда на историю всегда существовали вечные профессии и вечные призвания. Гончар, плотник, портной. Вор, шут, соглядатай. Авантюризм — одно из вечных призваний. Наметим хотя бы приблизительную сферу этого призвания и начнем со следующей декларации: вряд ли найдется реальный индивид либо литературный герой, в глазах которого хоть раз в год не сверкнула «авантюра». Можно даже у господина Обломова найти минимум три авантюрные черточки. И теперь подойдем к проблеме иначе: можно ли назвать авантюристами принца Родольфо («Парижские тайны» Эжена Сю), д'Артаньяна, Шерлока Холмса? Нет, нет и нет! Можно лишь отметить высокий коэффициент авантюризма в характере и поведении этих героев, но нельзя классифицировать их как авантюристов: и тот, и другой, и третий — люди чести и довольно четких принципов. Следовательно, авантюристы — люди бесчестные и беспринципные? В известном смысле да, если, стряхнув на минуту гипноз фанатического морализма, признать крайнюю неопределенность абстрактно трактуемых понятий «чести» и «принципа». Честь, долг, совесть и принципы отличают людей связанных: 1) с другими людьми, группами, организациями; 2) с той или иной генеалогией, классом, сословием; 3) с мифологически-религиозным ритуалом. Идеальный авантюрист — человек неопределенных занятий, убеждений, целей. Его экзистенция до крайности динамична. Реально можно говорить о степени приближенности к психологической схеме. Итак, мы должны отграничить «авантюрный роман» от романа об авантюристе: герой авантюрных повествований — преступник, сыщик, благородный шериф, инициатор опасной экспедиции, апологет добра или зла, шпион, искатель сокровищ — не является авантюристом в собственном смысле слова.

В классической европейской литературе можно назвать три наиболее ярких произведения интересующего нас жанра. Хронологически: «Мадмуазель де Мопен» Теофиля Готье, «Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта» Мора Йокаи, «Признания авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна. В данных романах авантюризм трактуется как одно из «вечных призваний», как субстрат, а не атрибут персонажа. И конечно, авантюрист — определенный психологический тип — очень труден для понимания и еще более — для художественного отображения. Авантюра — одна из дефиниций Метаморфозы, понимаемой в качестве основной парадигмы бытия. В книге Томаса Манна покровителем авантюристов не без оснований назван бог Гермес. Но все же нам кажется, что Протей более подходящая кандидатура на роль патрона подобных субъектов. Почему? Вот опорные пункты нашего рискованного размышления. «Индивидуальность», «я», взятые сами по себе, не имеют смысла — это темный провал, очерченный определенными датами и атрибутами — именем, эмоциональностью, языком, местом рождения, мировоззрением и комплексом социально-культурных ценностей эпохи; «я» — необходимое звено в причинно-следственной цепи, у этого «я» есть прошлое и будущее, и, взятое само по себе, оно неуловимо, как сиюминутное мгновение. Добродетели и пороки, вера и неверие, честь, совесть и принципы, модус целесообразности жизненного движения, рацио — все эти кардинальные понятия обусловлены соответствующим окружением.