Болеслав Лесьмян - Запоздалое признание

Он пугается солнца, смертями влекомый…
И целую я лоб, обмутившийся дремой,
Твердый, будто булыга, не знавшая ига…
Неужели сломится – такая булыга?..

И лежит он… И спину он выставил мухам…
И лежит, и в безбытье толкается брюхом —
И язык отвалился и в судорге сладкой
Лижет гибель, что сахарной стала привадкой…

Время опорожненное мычется гулко,
Яр осою бубнит, как пустая шкатулка.
Тишина отстоялась в горячечном поле,
А высоко над нею, подобьем мозоли, —
Прошлых жизней отлита загинувшей кровью,
Тишина, загущенная в тушу воловью.

Тьма делается редкой,
Спит небо над беседкой.

Блестит вода в потоке —
Уж видно, что глубокий…

Сверчок уже шумливей
В лачуге и в крапиве…

Попробуй углядеть их —
Воробышков на плетях.

Хоть образы все зримей,
Но не приемлют имя.

Им сон бросать обидно:
И не видать, а – видно.

Помню все – что забвенью не отдал в добычу:
И трава – и весь мир… – И кого-то я кличу!
И мне нравится кликать, мне нравятся тени,
Этот солнечный луч на тимьяне – на сене.

А еще – что еще мне из давности мглится?
Сад, в котором знакомы и листья, и лица —
Только листья и лица!.. Так лиственно-людно!
Смех мой слышен в аллее – и слышен повсюдно!
Я бегу – голова моя в тучи подкладе!
Небо дышит – в груди! – Островершки – во взгляде!

И грохочут шаги – на мосту, у потока.
И слыхать их далеко – чудесно далеко!
И – обратно домой, по траве – без оглядки,
И по лестнице, любящей звонкие пятки…
Тишина, что наполнена днем отгорелым
И моим средь заулков раскрошенным телом…
И губами – к окну, к застеколью, загранью —
Всей душой, всеми силами – к существованью!

Воскресенье кругом, безысходное время:
Отодвинулось небо подальше от земи.

Двое нищих бледны от любви и опаски,
Сотворяя в канаве поспешные ласки.

Льнет к сухарной ладошке, к ладошке-приблуде —
Озорная затряска издержанной груди.

Те, кому белый свет задневел черноземом,
Не подарком дают – отнимают отъемом.

Как смешно для горячки искали остуду,
Как ледаще предались проворному блуду!

В ее волосы льнул, будто мышь в мышеловку, —
Только пару словечек промямлил враздевку…

И она притулялась, но искоса, боком,
Целовнула лишь раз – и почти ненароком.

И мучительно так на кровати без пуха
Выкресали огонь из голодного брюха!

Даже в сладостной дреме – занозы и сучья:
Доласкаться бы им до беззвучья, безмучья…

Так свирепо прильнули голуба к голубе:
Долюбиться бы им до истерзанной глуби…

Так любились в канаве, в вонючей канаве
Урывали крупицу взаправдашней яви.

Где-то свадьба играла – а двум полутеням
Было вдоволь, что мир – натихал Воскресеньем!

Не вечер, хоть очи исходят печалью,
Что бывшее близью – окажется далью.
Не шепот – немоты себе ищут пару:
Их разминовенье виднеется яру.

И сад накипает иным, невеселым,
Засмотрен то солнцем, а то – частоколом.
Теперь убедись, что цветы если тронем,
Они отзываются потусторонним!

Не сон – а клубление тихой погоды:
В пруду под водою – не прежние воды…
Не блики в глазах – а в тени-лесорубе
Засмерклась листва на светающем дубе!

Не гибель, а просто сомревший колодец
Манит, чтоб щекою прильнул мимоходец…
И ломится в мир то, что крови багровей,
Не кровью самой – а назрелостью крови.

Краснота вечереющей дали
Затеряться хотела в просинке —
И в косе твоей затрепетали,
Потекли к бытию моросинки.

Пусть крупинкой заяснится время
На окне – и в извилистом яре.
И к лесной мы отправились теми.
Так чего же хочу я от хмари?

Я к глазам что-то тулю в испуге —
Явь деревьев и неба секреты.
И синявились хворью синюги,
И кровавили золотоцветы.

И безмерье лилось по чащобам,
И дивилось грядущего прытям.
Твои чары постиг я – ознобом,
А ладонь – поцелуев наитьем.