Болеслав Прус - Жилец с чердака

Болеслав Прус

Жилец с чердака

Ученый еврей, реб Лейзер Сковронек, поправил на седеющей голове бархатную ермолку, вытряхнул из фарфоровой трубки пепел и, спрятав ее в задний карман ластикового халата, остановился посреди грязных сеней, задумавшись над трудным вопросом: из каких ворот ему выйти.

Если выйти из зеленых, ведущих на улицу, ему наверно попадется на глаза мясник, погоняющий волов, старуха с ведром, хлебом или бутылкой в руках и уж, во всяком случае, деревянный коричневый дом, где в подвальном этаже живет жестянщик, а в мезонине... Пан Лейзер поморщился, повернулся и шагнул к желтым воротам.

Тут все принадлежит ему. И дворник, смиренно стоящий перед ним с шапкой в руке, и квадратный двор с большим сараем посередине, и эти красные подушки, и перины в голубую клетку, вывешенные посушиться на солнце, и вот эта приставленная к крыше сарая лесенка, где на третьей перекладине снизу показывает чудеса ловкости его Давидка, мальчик с длинными пейсами, самая умная голова среди всех Сковронеков, когда-либо живших на свете; да, все это принадлежит ему.

И разве только это?.. А деревянный дом за сараем, с восьмью окнами наверху и пятью внизу?.. А тот, другой, направо, с тремя дверьми и железной крышей?.. А тротуар, по которому маленький Йосек тащит на веревке табурет, перевернутый вверх ногами?.. А полуразвалившаяся лачуга налево, возле которой, на груде истлевших досок, играют трое грязных, оборванных детей и с грохотом сбивает бочку бондарь?

Унылая лачуга! В ней нет ни одной пригнанной вплотную доски, ни одной запирающейся двери, ни одного окна, которое можно было бы открыть, не опасаясь, что оно вывалится. Почерневшая, замшелая крыша образует такую неровную, такую вздыбленную поверхность, что самый искусный геометр не взялся бы ее измерить; а под ней ютятся такие бедняки... ах!.. такие бедняки, что сострадательный реб Лейзер уже пятый месяц не решается напомнить им о квартирной плате.

Желтоватые глаза Сковронека остановились на последнем разбитом окне чердака, откуда уже целый час клубами валил пар. Такое обилие пара означает жаркий огонь, а слишком жаркий огонь...

- Ах... ах... - заворчал ученый еврей, - они мне еще дом подожгут...

Он медленно подошел к бондарю.

- Слава господу богу, Мартин.

- Во веки веков... - ответил бондарь, прикасаясь рукой к шапке и складывая свои инструменты.

- Отчего это у Якуба такой огонь в комнате?..

- Да это она... греет воду для стирки.

- Ну-ну... а как он?..

Бондарь махнул рукой.

- Иной раз похоже, что пьян, - продолжал еврей.

- Какое там пьян! Просто упал с лесов и с тех пор стал какой-то... Ээх!.. не того... - объяснил бондарь.

- Ну-ну... Я это сразу подумал. Один раз он дрова у меня колол, так и часу не поработал, а уже устал. А в больнице ему совсем не помогли?

- Ну да, помогут они! Ногу - и то не вылечили...

- Франек... Франек... поди-ка сюда! - послышался голос с чердака, и из разбитого окна на собеседников глянула женская голова, замотанная желтым платком.

Старший из маленьких оборвышей, спрятавшихся при виде хозяина за истлевшими досками, бросился к лестнице.

- Это его дети? - спросил Лейзер.

- Его, - подтвердил Мартин. - Трос здесь, во дворе, а еще двое в комнате, больные.

- Ай-яй! - пробормотал еврей и, склонив голову, стал прислушиваться к разговору на чердаке.

- Где вчерашняя картошка, что была в горшке? Где? - спрашивал сердитый женский голос.

- Почем я знаю... матуся, - не очень уверенно отвечал детский голосок.

- Врешь, ты съел ее ночью. Юзя видела... Я тебе задам, ты...

- Ей-богу, матуся... чтоб у меня руки и ноги отсохли... чтоб меня холера!.. - визжал мальчик под аккомпанемент шлепков.

- Вот тебе!.. Вот тебе!.. - кричала женщина. - Будешь врать, будешь красть?.. будешь божиться?.. Вот тебе!

Каждое слово сопровождалось ударом мокрой тряпкой по разным частям тела худенького и грязного мальчишки, который, плача навзрыд, кричал:

- А разве я виноват, если вы мне есть не даете, да?.. А я вчера ужинал?.. А завтракал я... а?.. Да вы еще бьете меня... У-у-у!

Поднялся невероятный шум, поскольку к крикам карающей матери и крикам караемого преступника присоединились еще двое детей с чердака и двое снизу. Наконец, еврей потерял терпение; с минуту подумав, он вошел в сени, поднялся по грязной расшатанной лестнице и, запыхавшись от усталости, остановился на пороге комнаты, душной от пара и запаха мыльной воды.

- Якубова! Пани Якубова! И что это у вас всегда такой крик?