Болеслав Прус - Жилец с чердака

- Не отдам лохань... не отдам котел... ничего не отдам!.. больше мне негде достать, а дома нечего есть, и работа спешная...

Посетительница всплеснула руками.

- Побойтесь бога, кума, что вы говорите?.. За мое же доброе сердце вы хотите, чтобы и меня и вас повели в участок...

Дикая вспышка отчаяния несчастной матери разрешилась слезами. Что ей было делать? Как она могла не отдать вещи, ей не принадлежавшие? Не удивительно, что после долгих упрашиваний и криков она сама вытащила из лохани мокрое белье и помогла вылить в сток горячую воду, для которой не нашлось подходящей посуды и у добросердечного бондаря.

Этот, казалось бы, незначительный случай совсем обескуражил бедную женщину; она опустилась на единственный в комнате табурет и, закрыв лицо передником, громко зарыдала.

- Вот тебе жена, вот тебе дети! - кричала она, всхлипывая. - Захотелось тебе жениться, так на вот... Все валится на мою бедную голову, а что я могу сделать, когда последний чугунок, последнюю лохань жидам пришлось продать.

В дверях показался расстроенный, запыхавшийся Франек.

- Матуся, - сказал он, - в лавке хлеба не дают да еще говорят, чтобы вы за прежний заплатили...

- Господи... где же мне взять, когда я последний грош на мыло истратила?..

- Матуся, - позвала с кроватки больная девочка, - матуся, а мы сегодня совсем не будем есть?..

И бедняжка со страхом уставилась на заплаканное лицо матери.

Женщина опустила голову, стараясь не замечать терзающий душу взор девочки, но тут она увидела пожелтевшее личико мальчика, он кашлял, высунув из своего ящика взъерошенную головенку; перевела взгляд к дверям, но там встретилась с тремя парами глаз, робко просивших хлеба; наконец, она повернулась к печке, - однако и оттуда с беспомощной мольбой на нее глядели круглые запавшие глаза ее несчастного мужа.

Тогда горе и отчаяние сменились в сердце женщины яростью; слезы высохли, и жалкая прачка превратилась в волчицу, которая, почуяв опасность, решилась защищать своих детенышей.

- Послушай-ка, старик, - прошипела она сквозь зубы, положив на плечо мужа тяжелую, огрубевшую от работы и мокрую руку. - Слушай меня да пошевеливайся! Видишь, дома нет ничего.

Старик молчал. Жена тряхнула его.

- Теперь, старик, ты что-нибудь надумай, как-никак ты мужик, а у меня уже все из рук валится. Иди ищи у людей работу или милостыню проси, только бы дома был хлеб, а то мне тут с ребятами уже невмоготу...

Старик продолжал молчать и блуждающим взглядом смотрел вдаль. Жена еще ниже склонилась к нему и глухо промолвила:

- Иди же, иди... говорю тебе, иди!.. Сделаешь ты что иль не сделаешь только бы с глаз моих долой; не то - либо тебе, либо мне не жить.

Несчастный очнулся; понимал ли он что-нибудь, трудно сказать, но я уверен, что чувствовал он все. Он ощущал сырость в квартире, ощущал голод, боль в искалеченной ноге и то, как кружится его бедная, разбитая голова, а главное, чувствовал, что ему нет уже места в родной берлоге.

Когда он встал с ведра, жена нахлобучила ему на голову шапку и слегка подтолкнула к двери. Он даже не оглянулся, но, спускаясь вниз, услыхал голос сына:

- Ну, не реви, Манька. Отец пошел в город и принесет нам хлеба, а может, как бывало, и мясца копченого.

* * *

Выйдя из дому, бедняга с удивлением остановился у ворот. Удивила его ясная погода и солнечное тепло; удивили веселые лица прохожих и то, что они не жаловались и не просили хлеба; удивил простор улицы, где он мог дышать, не ощущая запаха мыльной воды, и двигаться, не чувствуя на себе взглядов голодных детей и впавшей в отчаяние жены. Помутившийся разум его немного прояснился, и Якуб вспомнил, что должен куда-то идти, искать хлеба.

Идти, но куда?.. Улица тянулась в обе стороны. Налево была неровная мостовая, направо тротуар. У Якуба болела искалеченная нога, и он пошел направо. Мог ли он предвидеть, что это слабое движение инстинкта, тяготеющего к гладкой дороге, окажется для него тем страшным ударом судьбы, которому еще сегодня предназначено размозжить ему череп?

Дойдя до угла, он столкнулся с дворником в синей блузе, который с редкостным усердием подметал лестницу убогого кабака.

- Эге-ге!.. - закричал дворник. - Хорошая, значит, будет погода, если уж пан Якуб вышел! Как поживаете?..

- Спасибо, пан Валентий, - пробормотал Якуб, должно быть впервые за много дней вымолвив слово.

- Что это вы целую неделю не показывались? Люди говорят, у вас беда дома?

- И верно беда, - ответил Якуб, - работы у меня нет.