Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

Всегда так было или нет?
Неужто будет неизменно?
Рождает чудищ божий свет,
И нет их гаже во вселенной.

А мы, поверившие им,
Их лжи об истине и вере,
Страдаем и боготворим
Нас пожирающего зверя.

Поём осанну невпопад
И умолкаем, где не надо,
Под блеск и бряцанье наград
Очередного казнокрада.

Да под прицелом волчьих глаз
Толчёмся стадом бестолковым,
Выпячивая напоказ
Обремененья и оковы.

При этом в жертву отдаём
Своих детей, таких невинных,
Заискивая перед злом,
Как половой пред господином.

Так что же ждать прощенья нам
При жизни и по смерти тоже,
Когда нерукотворный храм
Дыханьем нашим уничтожен.

Когда иудиную мзду
Мы меж собою разделили,
И путеводную звезду
На золотую заменили.

Что удивляться, коль в ответ
Неотвратимо, неизменно
Рождает чудищ божий свет,
И нет их гаже во вселенной.

Вселенной дела нет до нас,
До наших грёз или заскоков,
С благодеяньем напоказ
И тайной сладостью пороков.

Как нам до страждущих вокруг,
От инвалида до старухи,
И прочих нищих и пьянчуг,
Больных, убогих, сухоруких.

А также прихвостней своих,
Включая собственные семьи,
И даже самых дорогих –
Кто с нами встретит воскресенье.

Всерьёз я в юности едва ли
Представить мог такую жуть,
Что в нищете, в полуподвале
Закончится мой грешный путь.

При всех способностях и фарте,
Не знавший страха и стыда,
На блеск побед сулящем старте,
Как это виделось тогда.

Я не давал себе поблажки,
Не потакал страстям своим,
Ходя в отглаженной рубашке
И бритым, словно херувим.

Причём, не глядючи на риски,
Себя под чёрти что кроя,
Отца и мать, родных и близких –
Кого не мучил только я.

Уже светил мне чин высокий,
Дающий власти произвол,
Но с женщиною черноокой
Меня Господь зачем-то свёл.

И всё построенное мною
Сгорело начисто, дотла,
Когда она своей игрою
Меня, смеясь, с ума свела.

Вспорхнули, кинувшись гурьбой,
Выстраиваясь вереницей,
В небесный омут голубой
С любовью вскормленные птицы.

Вверяясь крепкому крылу,
Лишь завершится бабье лето,
Они спешат сквозь хмарь и мглу
По им лишь ведомым приметам.

Пока подвыпившая рать,
Выцеливая жертв из стаи,
Коль не получится добрать –
Подранками не разбросает.

Что, не погибнув на лету,
Из сил последних, еле-еле,
Дотянут в леса темноту,
В свои грядущие скудели.

Что, отыскав болот закут,
Или довольствуясь канавой,
В уединенье доживут,
В мучениях до ледостава

А незатронутым свинцом,
Удастся, обойдя преграды,
Увидеть Каспий и Нам-Цо,
Их острова и водопады.

Там до весны прожив, опять
Вернуться к брошенному дому,
Птенцов взлелеять и поднять
Семьёю всей в небесный омут.

Всего лишь побег от большого корня,
Я знаю и спорить не смею:
Есть люди правдивей и лучше меня,
Талантливее и умнее.

А сколько ещё на земле мудрецов,
Пока не открывшихся миру,
Скрывают среди разорённых дворцов
Туппумы, пергамент, папирус.

Как непредсказуемо, что предстоит
Извлечь из загадочных творчеств
Тому, кто сейчас в колыбели сопит
Иль рожи родителям корчит.

Поэтому стоит ли мучиться мне,
Сравнения в памяти множа,
Со сгинувшим временем наедине,
С руками скрещёнными лёжа.

Всего лишь побег от большого корня,
Я знаю и спорить не смею:
Есть люди правдивей и лучше меня,
Талантливее и умнее.

Всевышнего деяния мудры,
Пускай необъяснимы сразу нами:
Он спас меня, избавив от игры,
Когда за стол садился с шулерами.

Потом его невидимая длань,
То бархатная, то как кожа гада,
Казалось, завела в Тмутаракань,
На самом деле – вывела из ада.

Чтобы под гром иерихонских труб,
Под отзвуки пастушеской свирели
Познал я цену сладострастных губ
И язвы, кровоточащей на теле.