Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

Где подмажут, где пристрелят,
Вылижут и оттеснят
Под оплаченные трели
Соловьёв и соловят.

И при росте дивидендов,
Верность до поры блюдя,
Восхваляют президента,
Дуче, фюрера, вождя.

Власть, окроплённая кровью детей,
Прочих невинных страдальцев,
Ради народа без пользы своей
Не пошевелит и пальцем.

Речи, доклады, воинственный пыл
Пропагандистов маститых –
Просто словесный дурман для терпил
С их мозговым простатитом,

Верящих в райские кущи – потом,
Ныне не видя исправно,
Как вырастают дворец за дворцом
У патриотов державных.

Значит, так надо, а я обречён
Правдой до смерти томиться,
Словно помятая ночью сычом,
Песни отпевшая птица.

Внешне грозная, словно гюрза,
Ты по сути нежнее весталки,
У которой сияют глаза,
Будто две чуть отцветших фиалки.

Но проходишь ты, не усмотрев
Никого, с кем могла бы сдружиться,
Кто бы понял твой гордый напев
Одинокой страдающей птицы.

Коль подвластен девичий удел
Самым грязным словам и намёкам,
Тех, кто жадно на тело смотрел
В предвкушении страсти глубокой.

И не знаешь ты наверняка,
Что судьбу твою переиначит:
Бег мангуста, полёт мотылька
Или беркута клёкот горячий.

Внёс святые мощи
В храм церковный ход
На горе у рощи,
Где вальдшнепов лёт.

И с небес слетели
Вещие слова
О великой цели
Храма Покрова,

Что ни грек, ни фрязин –
Русский человек
Волей и приказом
Возводил навек.

Белый, как рубаха.
Чистый, хоть носи.
Торжище монахов.
Детище Руси.

С верой и надеждой
О судьбе иной
Вознесенный между
Небом и землёй.

Сколько поколений
У его оград,
Преклонив колени,
Мёртвые лежат.

Почему же, Боже,
Чудом и путём
Ты мне не поможешь
В житии моём.

Подлость и измену
Не перенеся,
Тает в сердце бренном
Истины стезя.

В сновиденье чутком
Воли к жизни нет,
И в глуби рассудка
Догорает свет.

Если праха в теле
Менее горсти,
Радоваться мне ли,
Господи, прости.

Коль душа не в силе
Вновь одеться в плоть,
Как бы мы не жили,
Не карай, Господь.

Во тьме я был, смешавшись с тьмою,
А тьма была сама собой,
Когда склонилась надо мною
С какой-то женщиной седой.

Я потянулся к ним невольно,
Как делать с юности привык,
И в тот же миг мне стало больно,
Но только лишь на краткий миг.

А после – трое в чёрном зале,
Мы предавались тишине,
Не слыша, как дьячки читали
Заупокойную по мне.

Война ли у границ маячит,
Внутри ли ядом брызжет враг,
Народный гнев народ не прячет,
Включая спившихся бродяг.

Идти на смерть. Стрелять в затылки.
Готовы. Будут. Без проблем.
О чём вещает пастырь пылкий –
Объединимся и вонмем.

Да как иначе, если вечно
В стране в почёте мастера
И подмастерья дел заплечных,
Изветчики да филера.

Им с властью хорошо с любою,
Особенно, когда она
Народу застит лабудою,
Глаза косые от вина.

И забывает он, болезный,
О лжи, бесправье, воровстве,
Воздвигнув занавес железный
В своей похмельной голове.

Потом парады меж развалин,
Гул торжества посредь беды,
Неистребимый, вечный Сталин
И воевавшие деды.

А потому – что не маячит,
Кто бы ни выбран был как враг,
Народ народный гнев не прячет,
Включая спившихся бродяг.

Воровской семьей оговорено,
Буде помнил пацан любой:
Не клюёт в глаза ворон ворона,
Есть для этого мы с тобой.

Пусть сердца скрипят как уключины,
Проржавевшие до трухи,
Обезножены, обезручены,
Лезем разуму вопреки.

Похмелив с утра душу дерзкую,
Что объявлено нынче нам,
Христианскою и имперскою,
В соответствии временам.

Дабы выкрикнуть слово главное
В честь начальствующих голов,
Вставших стражею православною
Перед полчищами врагов.