Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

А поверившим в невозможное,
Словно киевская шпана,
Предназначены цепь острожная
Да могильная тишина.

Чтобы поступью величавою
Царь расхаживал за спиной
У гордящихся вслух державою,
Богоизбранною страной.

Волна укачивает зыбкой,
Но ты не с мамою родной,
Так что не дрефь и вей улыбкой,
И песню собственную пой.

Когда же шторм в широтах грозных
Настигнет, воя и хрипя,
Забудь о мыслях несерьёзных,
И верь, как в высший суд, в себя.

В объятьях дьявольской стихии,
Среди неиствующих вод –
К тебе в минуты роковые
Никто на помощь не придёт.

А судно пред девятым валом
Не подчиняется рулям,
Пока у пьяного штурвала,
Страх поборов, не встанешь сам.

Вопит, вопит испуганным животным
Мой слабый ум – пристанище затей,
К забвению летя бесповоротно
И с каждою минутою быстрей.

А вслед кричит за дьявольские выси
Мой грешный разум, сотканный из грёз,
Из мутных снов, обрывков фраз и чисел,
Из детских страхов и мужицких слёз.

Да иногда заговорит украдкой
Рассудок скверный и бесценный мой,
Светящий мне так радостно, так сладко
В короткий миг обители земной.

Зачем? Я сам того не понимаю,
Но как ребенок матери внимаю.

Восьмой волны как не бывало,
Но не утихнет ею шквал,
За штиля кратким интервалом
Грядёт, дымясь, девятый вал.

Сметая судна и строенья,
Не то, что прошлыми восьмью,
Служа уроком иль знаменьем
И человеку, и зверью.

Своею волей упиваясь,
Неся страдания и страх,
Он будит ненависть и зависть
В срамных разнузданных сердцах.

Которые запомнят это,
Чтобы воспользоваться им,
Провозгласив приоритетом
И главным правилом земным.

Не жизнь от власти на отшибе,
Не мудрость или божью гладь,
А разрушения и гибель
Всего, с чем можно совладать.

Вот и время наступило
Идиотов и лжецов,
Время родины распила
Для строительства дворцов.

Где на грудь взяв триста граммов,
Чтоб застой не портил кровь,
Утешаясь фонограммой,
Имитируют любовь.

И прекрасно понимая
Бездну собственной души,
Толпы стонут, воют, лают:
«Ну-ка, Катя, попляши».

Время обычное, как всегда.
В норме прирост и удой,
Тем более, что плохая орда
Хорошей сменилась ордой.

И, словно кошку, гладя судьбу,
Зрачком на портрет кося,
В тапочках белых и в гробу
Имеем мы всех и вся.

Ну, а при встрече любой нам – брат,
Чтит коль закон орды:
«Властвует хан, пока сыт солдат,
И заняты прочих рты».

Притом что довольно на всех ослов,
Наложниц и верных жён,
Захочется новых – без лишних слов
Ещё наберём в полон.

Такие правила заведены
Великим Вождём в орде,
Врагов не боящимся и войны,
Не вспыхнет она где.

Поэтому вечно горят костры,
Показывая предел,
В котором сабли, как смерть, остры,
А кони быстрее стрел.

И нет отступников в нашем роду,
Ведь самый последний горд
Тем, что входит с семьёй в орду,
В счастливейшую из орд.

Врачей озвучен приговор
До окончанья срока или,
По крайней мере, до тех пор,
Пока мне сердце не сменили.

Так не считай за глупый труд,
Но жди, что бог ни приготовил,
Пока мне донора найдут,
Хотя бы близкого по крови.

Побудь, отринувшись от дел,
У изголовья сидя просто,
Пока средь мёртвых ищут тел
Моей комплекции и роста.

И даже чувствуя: в груди
Горит все зримей и заметней,
Прошу тебя – не уходи
Сейчас и даже в миг последний.

Знай: каждый в мыслях о себе,
Мы отыскать пути сумеем
Моей запутанной судьбе
В переплетении с твоею.

Пусть жил я, мучая тебя,
Беспутно и нетерпеливо,
Не понимая, что губя,
И не узнав – несправедливо.

Но и в беспамятной глуби
Слова несказанные в силе,
Всё позабудь, одно: люби,
Пока мне сердце не сменили.