Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

В годы свальные, годы запойные
Нам судьба знаки явные шлёт:
Летом в полдень – грозу градобойную,
А зимой – через день гололёд.

Только разве кто в чём-то покается,
Даже просто шепнув: виноват,
Чтобы жить, как тому полагается,
Как заветы Христовы велят.

Впрочем, это и неудивительно,
Если для подражания дан
Выбор из беспощадных и мстительных –
Типа: Ольга, Владимир, Иван.

В этой жизни, в этом мире
Посреди добра и зла
На студенческом турнире
Нас с тобой судьба ждала.

Фигуристка без разряда,
В белой юбочке своей,
Ты была по-детски рада
Одобрению друзей.

Наслаждаясь гибким телом
На наточенных коньках,
Балансируя умело,
В поворотах и прыжках.

Тешась ловкостью и силой,
Красотой открытых ног,
То корабликом скользила,
То вращалась как волчок.

Бог задумал? Чёрт ли дёрнул?
Но под музыку твою,
С соло ведшею валторной
По сегодня я стою.

А ты ласточкою кружишь,
И тебе семнадцать лет,
И ни темноты, ни стужи,
Ни обид, ни горя нет.

Только чувство благодати,
Человеческой, простой,
Что не зря себя я тратил
В отношениях с тобой.

В этом мире. В этой жизни.
В этой гибнущей стране,
Где при всей дороговизне
Ты – за так досталась мне.

Вдали стихает голос басовитый
Грозы внезапной, пред которой страх
Понёс птенца искать моей защиты
Под крышей в виноградных кружевах.

Но сквозь зигзаги молний на излёте
Его порывом ветра занесло,
И крошечный, в пятак, комочек плоти
Ударился в оконное стекло.

Он молча умирал в моих ладонях,
Подрагивая крылышком одним,
В подпалинках и крапинках зелёных –
Беспомощен, бессилен, недвижим.

А мать, как появившись ниоткуда,
Вьёт в воздухе невидимую вязь,
Она ещё надеется на чудо,
Слепому богу птичьему молясь.

И мучается, что пережидала,
Боясь промокнуть в проливном дожде,
Не думая совсем о слётке малом,
Оставленном в покинутом гнезде.

Хотя понятно: может, через сутки
Или какой-то пусть чуть больший срок
Она забудет этот вечер жуткий
И беспощадный жизненный урок.

Да и узнать, естественно, не сможет,
Насколько я жесток и бестолков,
Когда птенца напрасно обнадёжил
Открытой дверью, обещавшей кров.

Ведь даже в бездне ада канув,
Я повторить и там готов:
У смерти нет людских изъянов
И властью купленных судов.

Ей ни к чему любая ксива,
Её ничем не обмануть,
Она как служка из архива,
Вскрывающая фактов суть.

Как прокурор в господнем притче,
Сей миг и много лет спустя,
Найдёт, добавит или вычтет,
Листами дела шелестя.

И тут же в кабаке иль в чаще,
В тупик попавшим иль в фавор,
Выводит почерком скользящим
На лбах конечный приговор.

Век 21 мимоходом
Коснулся северных широт.
Октябрь семнадцатого года.
Россия. Родина. Народ.

Не внемлет нищему имущий.
Больных здоровым не понять,
Но жизнь при этом любят пуще,
Чем даже собственную мать.

До слёз довольные собою,
Общаясь в родственной среде,
Живут от ломки до запоя
Прислугой жалкой при вожде.

Однако надувая щёки,
Своим величием гордясь,
Любой из них – Ордин-Нащокин
Или почти удельный князь.

Который раз – одно и то же.
И, кажется, что будет впредь,
Как на меня никто не сможет
Личину рабскую одеть.

А те смеются, не смолкая.
Пьют зарубежное вино,
Подсиживая и толкая
Коллег, со всеми заодно.

Крестясь обеими руками,
Забыв про совесть, честь и страх,
С прилизанными волосками
На низколобых черепах.

Следя на плазменных экранах
В шале, по замкам, во дворцах,
Как рушатся чужие планы
И близится Европы крах.

Грозя великою войною,
Мир обвиняя скопом, весь,
Когда бедой очередною
Их обернётся блажь и спесь.

Который раз – одно и то же.
И, кажется, что будет впредь,
Как на меня никто не сможет
Личину рабскую одеть.