Лев Халиф - ЦДЛ

Так что не будем витязями на распутье, когда невероятно надгробный камень на нашем пути. Налево пойдешь – в дурдом придешь. Направо пойдешь – в образцовый лагерь сядешь (ты же у нас не такой, как все). А прямо захочешь, как в сказке, – череп да кости. И заметь – твои будущие. И точно – как в сказке – нету пути. Стена, за которой мы с тобой беседуем. Братишки-собутыльники – вон как хмелеем от слов…

Не прав был сосед мой, – путь все же пробился. Забрезжил. Застыл под стеклом. Нас выгнали вон.

– А что касается стены. Между нами всегда она будет. В том-то и фокус нашего древнейшего ремесла, неизменного со времен Адама, когда он вздумал подытожить свои житейские наблюдения. И озарился новым поворотом своего видения. Открывая доселе запретное и одному только Богу доступное. Едва ли хотелось Создателю, чтобы кто-нибудь еще разглядывал трещинки в его фундаменте. Да и вообще наперед бы видел такие картины, которые не каждому видеть дано (за что и был выгнан из рая, несчастный). Да и что изменилось с тех древнейших времен в этом деле – с пером заостренным и на первый взгляд невинным? Одно перо и претерпело модернизацию. Оно стало менее воздушным и более заземленным, как громоотвод. Но так же потрескивают в нем разряды небесные. И уж кому дана его легкость – писать весомо, тот и вправе называть его вечным. Все ж остальные – писари с перьями – за ухом или в шляпе, когда оно не в кармане штанов или на выпяченной груди. Сколько же их с готовностью осчастливить человечество – тоже лезет на стену, кого повсеместная грамотность сделала пишущим. Допускаю, что Бог угрызался изгнанием писателя первого и кинул на Землю несколько горстей своих Божьих искр в незаросшие лбы. «Валяйте, ребята, – творите! Так и быть – разрешаю!» Но не мог же он все человечество сразу в союз писателей записать! И не оставить читателей даже. Оставим в покое, кто Божьей милостью поэт. Но, Боже, сколько поэтов чьей-то милостыни! Перепись населения уже кричит «SOS» – спасите наши уши!

И видится мне опять-таки стена, а на стене портреты великих Читателей… Раз-два и обчелся. А вокруг бегающие ловцы зазевавшихся душ и хватающие эти самые души за отвороты одежды руками, в жажде почитать свое, едва умещенное в небоскребы. Но отмахиваются от них люди (вот интересно – пишущие или не пишущие, а только читающие, если читающие?): «У вас зуб воняет и глаз ваш мочится, а посему ничего вы не унюхаете и ничего не увидите. Вы привыкли к стойким болотцам словечек, а не к вечному течению слов артериальных и внутри светоносных, вы омертвели, как волосы…»

«Омертвели и выпали, – согласится схватившийся за читательский лацкан, как за спасительную подножку, – и вроде нас нет, а мы тут…»

А может быть, ты великий читатель, Жорик? Благодарный, как впитывающая губка. Вот это герой так герой – надо же столько прочесть! (В данном случае – прослушать.) Ты прототип будущего корифея-читателя – стоика, столько чтива переварившего и не взявшегося за перо тоже.

Да нет – тоже стал баловаться. Заразное это дело… само-выраженье. Одно могу сказать – выражайся прилично! Раз уж и тебя эта эпидемия коснулась. В данном случае, чтобы родной язык не забыть. Хотя где, как не в тюрьме, только и учить языки иностранные. Любой сиделец – полиглот поневоле. Помимо родного знает пару чужих. И в довершение ко всему еще и по «фене ботает».

– …Письменный стол в четыре руки – это уже, друг мой, рояль концертный! Никогда не писал еще в паре с героем. Ибо соавторств никаких не терплю.

– Группенсекс с одной Музой, – подсказывает Жорик, – я всегда утверждал, что ты индивидуалист. И вполне естественно, что тебя поперли из советской России, где все коллективно и все сообща.

Слово на гигантской стене Непонимания, куда лезут уже который век, отпихивая друг друга, каждый со своим иероглифом.

Кто-то расшибает об стену лоб, не оставив на ней даже царапины. Кто-то шепчет. Кто-то кричит. Кто-то сложен. Кто-то слишком понятен. Кого здесь только нет?!

И гипнотизеры, пытающие счастья – убедить, уговорить и усыпить.

И штукатуры – лакировщики людского Неведения.

И хирурги, беспомощно вскрывающие нарывы своего общежития.

И певцы, и подпевалы.

И кузнецы, его кующие.

И терпеливцы, его высиживающие.

Его – слово, не желающее зачастую говорить и удержаться на скользком и отвесном камне Стены Непонимания.

Во сколько светочей его горенье, во сколько болей – немота?

«Ну вот поедете на Запад и будете Родину продавать…»