Лев Халиф - ЦДЛ

– Да ну их на…

– «Новый Американец»? – спрашивает Бах.

– Это очень близко – хотел подальше. И разлил по последней, – какая разница – одним больше, одним меньше?

И действительно, какое это имеет значение? Ну какое имеет значение, что и как они пишут? Все пишут запоем. И лишь тот, кто в запое, – не пишет. Все пишут. Почему бы им не писать, как все. Другое дело – писать лучше. Или лучше совсем не писать, чем писать, как все. Человека жаль, когда он подневольный. Кто бы он ни был, а жаль. Но вот он сбегает, все лучшее свое в кандалах оставив. Тем более следует его пожалеть. Давайте за всех их, несчастных, выпьем (хотя убежавшего грех жалеть – убежавший уже свободен, он сам уже должен несчастных жалеть). И за вон того подтянутого, что стоит на своем…

– Такой принципиальный?

– Я не о принципе, а о хвосте. Кстати, кто он, вот он в легком танце пошел. Я давно за ним наблюдаю…

– Из Ансамбля Песни и Пляски имени святого Витта, – говорит Юз Алешковский – Моцарт русской фени, вынимая из своей заначки ром (здесь он крепкий, как жидкий гром), которого, естественно, не хватило, чтобы выпить за всех несчастных еще. Вообще-то ром надо пить не быстро, как в бистро, а с ромовой бабой (с детства обожаю ромовых баб).

– А при чем здесь бистро? – спрашивают друзья.

– Понимаете, парижские бистро от казацкого «быстро!» – наши вечно торопятся, даже в Париже. Вот если бы тысячи евреев хлынули во Францию, как, скажем, в Нью-Йорк, тогда бы эти кафе назывались «Бикицер».

– А вот и я, Педичка! – воскликнула какая-то бабенка из «Русской мысли» (она уже катилась квадратом, которому обломали углы).

– Это который по тоннелям ходит? – спросил Лоуренс, он же Валера. – Кстати, ты читал «Между собакой и волком», не знаешь, кого он имел в виду?

– Да это не он, это Саша Соколов имел в виду.

– Между прочим, вам уже нолито, – заботливо говорит почтенный литератор и обращается к нашему другу Лимонову: – Это лучшее, что вообще написано о Чонкине. Поздравляю, лучше Вас о Чонкине никто не писал.

Закусили, чем бог послал.

– Да это не он, а Володя Войнович о Чонкине лучше всех написал. До него человечество вообще ничего о Чонкине не знало, так больше не могло продолжаться. И тогда он сел и его сотворил. Я помню, как он рожал героя, я тогда еще жил в Москве. А Эдик у нас по другой части классик, – говорю.

– А Суслов – писатель? – не унимался Лоуренс-Валера. – Как вам Суслов?

– Как Брежнев, – говорим мы, жуя.

– Суслов – писатель с одним сусловием, чтобы его не принимали всерьез, – говорит Бах, – он шутник.

– А с народом не шутят, – говорит Ефеня – богатырь наш Попович, – один у нас пошутил, так смеху было – полные штаны, когда ему юмор его оторвали.

– А вот и поэтесса – «Я увся ув стихах». Как говорят в народе – ни кожи ни рожи. И стихов – тоже.

– Между прочим, с ее фамилией ее только могила исправит, – говорит Бах. А Моцарт-Алешковский добавляет:

– Мандавошек всегда тянуло на Лобное место, другое дело, зачем их танками давить. – И тут же обращает наше внимание: – А вот еще одна – с чемоданом стихов.

– Поэтесса что мать-героиня, если только не делает аборты, – замечаю я.

– Как «Мать» Горького? – спрашивает Казя.

– Как Ниловна? – хочет уточнить Ефеня, думая, что она египтянка.

– Да русская она вроде, – успокаивают его друзья, явно начитавшиеся Горького.

Спустя минут двадцать появилась следующая, но уже с кошелкой непроданных книжек. Здесь их и на фудстемпы издавать наловчились. Если можно с проститутками расплачиваться этими продуктовыми талонами, то почему нельзя на них издаваться? Например, автор «Антилолиты» А. Туровский делает и то и другое только на них.

– Бедняга, никого не вдохновляет, потому сама и пишет, – сострадает ей Казя, уже готовый пожертвовать своей юностью (но не беспокойтесь – мы этого не допустим).

– А может, она Байрон в юбке, – предполагает другой.

– В шотландской, – добавляет третий.

– А что, запросто может американским классиком стать – у них с поэтами туго. Бродский у них национальный поэт. Что бы они делали, если б он не приехал?

– Она уже напечаталась по-английски, запросто может стать.

– Хижиной дядюшки Тома, – говорит Даня. Сегодня он почему-то грустит.

– А вот и соавторы! – говорит Бах. – Между прочим, пишут через океан – один здесь, другой – там.

– Ты хочешь сказать, одна нога здесь, другая там? – спрашиваю.

– Как ты догадался? – говорит Бах.

– Да очень просто, пишут-то обычно не левой ногой, а Европа у нас справа.