Лев Халиф - ЦДЛ

Вот такой Альбом народу понравится, а то черт-те что привык обожать.

А пока я рисовал Лукичей в полный рост с еще большим размахом и рвением, ибо лечили меня хорошо, так, по крайней мере, им казалось, моим экзекуторам, разглядывавшим мой недружеский шарж и обещавшим сделать из меня дружеский фарш, если я не исправлюсь. Грустный, я засмеюсь последним, хотя я и понимал, что неизлечимых здесь приканчивают. Короче, чем чаще ходили по мои ягодицы, тем больше они румянились на портретах наших вождей. Надо отдать должное моему заду – он невероятно фотогеничен. И даже здесь – на Западе – я иногда замечаю, но тут же отворачиваюсь, когда из непотребных и безобидных русалок на картинах наших художников нет-нет, а выглянет какой-нибудь Лукич по привычке, наглый, и бровью не поведет… Да что художники, когда подавляющее большинство больших писателей наших с вышибально-въездными документами, этими волчьими билетами освобождения, и без них, чьи художества явно потускнели без отечественного воздуха и которые его создают по возможности уже здесь, первое, что я сделал, сюда приехав, – это купил кондиционер, так вот, большинство наших больших, среднебольших, большесредних и малосредних писателей еще и переписывается с Лукичами – клоунами моими дорогими, что уже смехотворно, будто сами они не смешат, непосредственные по-плебейски, что на диких скоростях проскакивают свой крематорий, но уже тыкают пальцем в стену, где их похоронить. Да, да, переписываются, каждый раз обращаясь к ним индивидуально или коллективно, но с уважением, к тому же односторонним. Поводов для такой переписки много. Каждый день обязательно кому-то всаживают иглу под совершенно незагорелую кожу. При этом даже не помазав ее эфиром. Это, видимо, потому, чтобы мы, не дай бог, не походили на каких-нибудь помазанников.

Нашли кому писать! Запорожцы, вы ж теперь за Дунаем. И почему бы вам матом не покрыть ненаглядных?! Я не герой и то жонглировал выраженьем их надкостюмным, что всегда без штанишек, и если не сняли еще мои художества – все Шоссе Энтузиастов с энтузиазмом хохочет, сам видел, когда в смирительной рубашечке своей проезжал. А вас, развязанных, то есть вполне осмелевших, сколько! Да калькулятор сломается – сколько уже понаехало и понаплыло, а также поналетело коммунально-творческих, из двустволки рисовально-писательных союзов, с непременным поголовьем талантов. Уже давно за черную сотню перевалило. Снова можно сойти с ума – сколько коллег из тех, кто пишет свои картины на русском языке и отряхает прах со своих ног тут же в зале, если он только прибывший. Так сказать, преображаясь прямо на глазах. Если в России он рисовал только Членов Полипбюро (в данном случае без дураков надлежаще и до потери пульса серьезно), то ныне он их, естественно, уже не пишет, и не потому, что не хочет, а потому, что на Западе при всей здешней свободе просто неприлично рисовать какие бы то ни было члены, независимо от их партийного звучания. Да и не отличается свежестью и новизной подобное откровение, чтобы их выставлять напоказ. Но, фотограф по натуре, он не может сразу избавиться от портретного сходства. Даже цветы у него получаются толстыми и красными, вялыми и оголенными и, я бы сказал, неспрятанными. Нет, чем глубже в земле такие цветы, тем лучше. Мы, конечно, не вправе требовать от него сиюминутной метаморфозы, так как знаем, на чем он всю жизнь набивал себе руку до судороги и глаз до синяка. Не святых же писал этот иконописец с присущей ему святостью перед сильными мира сего и вот, наконец, дорвавшийся до мира этого, где вольному воля и где художник, понятно, на вольных хлебах, потому что служители муз не служат. А посему, отливая крупным крупом и изяществом копыт, дорогие завсегдатаи всяких выставок не должны судить его строго. Здесь же не суд, черт возьми, а выставка. И сама по себе причина и повод собраться. Между прочим, если глянуть на все подобные галереи с сугубо анатомической точки зрения, то почему-то на них зачастую преобладают ну все части зрительского тела, кроме… глаз. В основном здесь беседуют, как мы сейчас. Как бы подчеркивая, что творения наших художников под бульдозерами более заметны. Может, есть смысл и здесь – на вольном безлампасно-пампасном Западе спешно выйти на какой-нибудь пустырь, точно так же заброшенный, и что есть мочи крикнуть: «Дави нас бульдозером!», как в той жизни, что была до шмона, после которого ничего не осталось. Все отобрали, как и положено перед посадкой. В данном случае – в самолет, когда голый, как снова родившись, идешь улетать навсегда, новорожденный, чуть ли не пенсионного возраста.