Лев Халиф - ЦДЛ

Теперь в моей визитной карточке для посвященных значилось – шизо с манией естественного величия, и друзья, и товарищи, и партия, и правительство немножко поуспокоились. Никаких выделений, разве что на анализ. По-моему, я нашел себя. Не считая того, что и меня нашли. Как говорится, коль суждено – само откопается, если так не отыщется. Было бы что находить и где.

Дурдом – избиение изнутри. В знаменитую клинику я попал сразу. Полагая, что у меня на воле была слишком сладкая жизнь, во мне первым делом стали убивать сахар, вводя столько инсулина, что шоки, не раздумывая, полетели в мое латаное-перелатаное сердце, глуша его такой бомбардировкой, какая и Дрездену не снилась, да и Хиросиме тоже. Во мне явно меняли фундамент. Будто паровые молоты вбивали в мерзлый грунт, никак не желавший оттаять, тупорылые, неподатливые сваи. Или мой мозг кто-то спутал с бетоном, уже на века застывшим. Или вообще они исключали всяческий мозг… Правда, я не успел им о сердечных недугах своих поведать. Может, мое сердце и остановилось. Немудрено, оно у меня любопытное. Постояв с минуту-другую, явно интересуясь, а что же дальше? – сердце мое вдруг застучало им, что я жив. В нашем мире даже сердце стучит на своего владельца.

Ныне в дурдомах не сидят Наполеоны и прочие выдающиеся личности. Правда, был тут один Ганди, но он почему-то называл себя Индирой. Но попадаются вполне интеллигентные люди. Самых интеллигентных и уже потому опасных именуют здесь «буйными» и помещают соответственно в свое отделение, отделяя их от прочих умалишенных, преимущественно ходоков в Мавзолей пожаловаться или писателей стен, писем, если в них присутствуют лозунги, а также авторов устных своих излияний. И тех и других здесь именуют «не так опасные, как говнистые». Все эти лезущие на стену ведут себя здесь спокойно. И считают эту свою отсидку или отлежку перекуром перед новыми штурмами неприступной стены. Им бы Бастилии брать, неугомонным…

Набрасывая портреты наших рыловоротов, я показывал ходокам их дорогих адресатов, и они тут же пытались вскочить со своих туго перетянутых кроватей и, даже усмиренные, визжали и плакали, хохоча и крича. Именно иконо-карикатура – истинно любимый нашим народом жанр, как, впрочем, и не менее любимое зрелище, когда их любимых художников сечь начинают.

Привязанный и привинченный к полу (может, оттого я и не лезу в высшие сферы и, может, поэтому у меня боязнь высоты, иногда я даже боюсь говорить на возвышенные темы), я и тут их писал, Лукичей, то есть Членов ПОЛИПБЮРО – основную продукцию нашего художественного комбината (интересно, а Гойя рисовал инквизиторов или нет?), да и мыслимо ли Шоссе Энтузиастов без их «широка страна моя родная» физиономий. Рисовал с фотографий уже отцензурированных, проверенных и одобренных, где ни один волосок государственной тайны, разумеется, не упал. Рисовал, увеличивая их до размеров живописных и внушительных, умудряясь пролезть между Сциллой-Харибдой, но уже не мифической, а настоящей. Здесь требуют портретного сходства и возвышенности, а также молодого задора в глазах, даже когда эти самые глаза заплывшие, микроскопические, старческие и, надо полагать, всевидящие. Конечно, щель в полу и та выразительнее, но что делать, и я рисую им человеческий взгляд. Раскрываю, так сказать, им на мир глаза. Халтурить я не мог и считал, что художник всюду должен оставаться художником, во всем, везде и всегда оставаясь самим собой. Пусть все спасаются, а таланту суждено остаться даже в такой нелепости, когда он вынужден облагораживать своих давителей. Поначалу, пока не плюнет на свой инстинкт самосохранения и не полезет на рожон, и тогда плата уже будет другая и более привычная, нежели та, что шла на алкоголь, дезинфицирующий душу. Да что там, в отличие от родящей женщины, наши муки начинаются потом.

Как-то прочитал я знаменитую книгу изгнанника и разделил его мечту создать Альбом Жертв, как, впрочем, и Альбом Палачей. Но, дядя, это же технически невыполнимо, подумал я тогда, все материалы в сейфе одной и той же власти. Конечно, явить миру наших дорогих убийц – неплохая идея, глядишь, и жертв поубавится, хотя вряд ли: приноровились работать, как актеры, при свете юпитеров и общественного мнения. Но, исходя из рацпредложения моего коллеги, убежавшего от соблазна его осуществить на Запад, как художник я сделал бы вполне любопытную штуку. Я даже вижу уже ее решение. Более того, я даже предвижу ее отдачу с незамедлительным и всесокрушающим взрывом всех устоявшихся стереотипов, с выходом подспудной энергии всеочистительного смеха. Да что говорить, эта штука на всю катушку потянет, если, конечно, не расстреляют сгоряча. Но, как говорится, дальше Сибири не сошлют и глубже иглы укола не сделают. Главное – дали б только закончить, а уж какой там будет втык – наплевать.