Лев Халиф - ЦДЛ

Выходит, Франция для лилипутов. Значит, США.

– Ша, я еду в США! – говорю ведущей, везущей, а также сосущей (вечно за щекой ее леденец). Вот только странно: почему так торжественно руку жмут, поздравляя…

Уймитесь, сомненья и страсти, заткнись, безнадежное сердце!

– Вы таки будете все там иметь – говорит мне консул. Не исключено, что в США, где все мы будем, за исключением тех, кто уже там, именно так и говорят с тех пор, как Брайтон-Бич стал «Одесса-Бич», а «Одесса-Бич» стала бичом Бруклина. А Бруклин, соответственно, стал бичом Нью-Йорка – и без того веселого города, ставшего, в свою очередь, бичом всей Америки, с ее крепко соединенными штатами, которым не грозит сокращение, а, наборот, разбухание. И не только им, но и далее, куда ступит нога вдруг ни с того ни с сего накатившей волны, и чтоб я так жил, если на нее не будет свой Айвазовский, тоже с бичом. Вполне вероятно, что с таким же акцентом крикнут и в самом Израиле, если уже не кричат, хотя и должны терпеть до последнего, но, думаю, вырвется обязательно – «Бей жидов – спасай Израиль!». И тут уже будут иметь в виду не только одесситов, а всех российских евреев в целом. И это, по-видимому, будет последний лозунг на эту тему, по крайней мере в Израиле. А что – знай наших! Наша эмиграция – герой. Кстати, о герое. По закону жанра он должен быть собирательным, не с миру по нитке, но все ж. Не из городов и весей советских, но тем не менее. Еще куда ни шло, были б вольные города, тогда бы и он был моим вольным преломлением, дающим право автору выйти из тесных рамок собственной биографии, потому что никогда еще биография одного автора, какой бы она ни была бурной и насыщенной, богатой и поучительной, не являлась достаточно просторной для его героя, тем более символического, обязательно избирательно-собирательного, но непременно похожего на своего создателя, даже если он все еще там – герой – за стеной своей на стену лезет, скован, связан, по стене размазан и с кляпом во рту (так вам сразу его отдали) и никак не ощутим. Но зато вполне ощутимо изгоняется автор из своей страны, которая оказывается вовсе и не его страной. И едущий в страну чужую, которая оказывается вовсе и не чужой, а, напротив, чуть ли не мамой родимой, вот-вот тебя распеленающей и уже расстегивающей свою никогда не опадавшую грудь… И здесь мы ставим первый громоотвод для громов и молний читательских, как бы заземляя повествование, а то, чего доброго, еще поверят, что это легенда, далекая от реальной жизни.

Так где же герой? Он всегда впереди. Настоящий, он там остался, такое у меня подозрение. И может быть, даже нам его и не отдадут. Герои, как правило, не суетятся, а в несгораемом месте сидят. Герои нынче – валюта. Это здесь, в рассеянии, их никто не держит, а там, в России, они довольно-таки скученный на нарах народ.

Россияне в рассеянии, сколько их! Европейцы – рассеянные, когда им говорят про ГУЛАГи и прочие благи – этих еще больше, включая сюда и турок, лежащих на Босфоре и получающих за это немалую мзду на покрытие своей волосатости. Иногда мне кажется, весь мир – сплошные турки. А если не турки, то все равно затурканные и мало чем отличимые от россиян, которых я знал. Или американцев, тоже многонациональных будущих сограждан моих.

– А африканцев? – свешивается с верхней нары совершеннейший не эмигрант, невзирая на отдаленность свою. И что он зачастил сюда не приезжать?!.

– И в Африку ехать не надо, – говорю, – вот они, запоздалые дети свободы, гуляют, увешанные по привычке цепями, правда уже золотыми. И как они только сморкаются – с кольцом-то в ноздре?.. Это вы там сидите, а все бегут. Что третий мир, что четвертый, что пятый. Итого по три миллиарда на каждый глаз. Дети разных народов, их столько, что жизни не хватит с ними со всеми здороваться, будто именно для этого нам жизнь и дана…

И я силюсь вспомнить, кого ж я еще не видел, какую расу в перечне своем упустил? Кроме Австралии сумчатой, я, пожалуй, всех уже перечислил. А может, махнуть в Австралию? Поглядим Австралию – и далее, и пусть стена сменяется стеной, но самая большая за спиной. Худо-бедно, я ее обгоняю с той самой минуты, когда в Шереметьеве, их Поиметьеве, прекратили доступ к моему телу, сказав провожающим: «Хватит прощаться!», и на мой вопрос: почему? – сухо ответили: «Вы уже за границей». И действительно, подумал я, здесь я уже не умру. Вечный Жид в Вечный город едущий, с призванием тоже вечно крамольным, вечно без денег и с вечным пером, я тогда уже знал, что Россия за мною двинет. Я тогда уже понял, что за мной устремится она, хотя и закрыта надолго и сплошь. Другое дело – зачем мне такая нужна? Между прочим, только здесь я понял, почему Россия закрыта.