Лев Халиф - ЦДЛ

Потом побежали паучки ее рук по клавишам. И никакой натянутости, кроме струн рояльных, но это я, кажется, вперед забежал. Здесь в банках не музицирует что-то. Это у нас на Манхэттене в банках любят попеть. Я мыслю, значит, я на что-то существую – смотрю на первый свой чек. Кто не работает, тот не ест. А кто ест, тому зачем работать? Это там. А здесь не думая – не проживешь. Это там – мысленно махнул я к чертям на кулички, чтобы только не думал, тебе и баланды погуще нальют и даже зарплату повысят, ибо там кто думает, тот не ест. А тот, кто думает, что он ест, на самом деле сидит голодным. Здесь же все наоборот – или думай и ешь. Или не думай, и твой организм пусть отдыхает тоже. А посему вокруг сплошь мыслящие существа. Вот она, цивилизация, дружище! – говоришь ты себе. – Все озабочены, будь то проблема космическая, типа: «Ну и когда ж, наконец, они сядут, эти неопознанные объекты нашего внимания?» (кстати, почему попы и папы не приветствуют инопланетян? Может, именно потому они и не садятся?), или сугубо земная – стремительное повышение сахара в крови у непьющих. Я уже не говорю про общество озабоченных гомосеков и доводящих себя до отчаянья лесбиянок. Да здесь столько обществ, что сам по себе идущий уже оригинал. И чтоб не слишком выделяться, я вошел в одно озабоченное и сел. Вспыхнул свет, будто известь пролили. И докладчик поправил на носу пронзительный взгляд. И второй в нетерпении свой нестареющий взор протирал руками. И третий, немигающий, тоже откуда-то вынимал. И лишь четвертый челюстью, будто ложечкой, звонко помешивал что-то в стакане. Доклад назывался: «Его не любили ни женщины, ни дети, но зато он сам обожал их пытать». Вторая часть этой лекции шла под девизом: «Да, он негодяй, но зато он не курит».

Я попытался поймать выражение его лица, но так и не поймал. Да хоть расшибись ты в лепешку – неинтересен ты мне! – сказал я ему и вышел.

По небу разлилась глазунья полудня. Белесые края его загибались от перегрева. Ни одной прожилки ветерка. Ни облачка. Но синоптики обещают бурю. Италия нюхает розу ветров. И то лучше, чем российскую затхлость.

Так куда ж мне податься на вечное поселение? Столько стран пред глазами. Вот свалилась задача. Еще вчера я почел бы за счастье просто прогулку в замызганном нашем дворе квадратном, тюремном, где сверху свисает тоскливое небо и еще не менее тоскливый взгляд. Тяжелый – затылком в шапке его ощущаешь. Вот так повесит – и ходишь как с гирей на голове. А летом полжизни отдал бы, чтоб вывели в пахнущем домом белье, а уж сверху плевать, пусть будет тюремная роба. А сегодня – гляди какой выбор. Можно сказать, смягчился режим. Или, еще точнее, отечество мое ныне без стен, где простудная сырость и серость бетона, расчлененного на квадраты, секции и рубежи, где даже тень не убежит, да куда бежать – в другие отсеки?

Как же прыгает, целясь в ладони, мой пульс без тени решеток и тени сомнений, что вот этот мир и есть моя родина – гуляй – не хочу! И можно в сторону из потока. И можно с потоком: и у него выбор есть – в чужой монастырь со своим укладом.

«Экскузьми, сэр, вас тут какая-то соска спрашивает – куда ж вы наконец решили поехать?..»

Будь я одесситом, я бы, не задумываясь, сказал: «Господа, держите меня за что хотите, только не держите меня за дурочку – сами знаете куда, конечно, в нашу дорогую США – АМЕРИКУ с тремя восклицательными и стоящими, как нога мертвеца, знаками». Но я не одессит. Может, в Новую Зеландию? А так ли уж она нова? Ничто под луною не ново. В Канаду – не надо: с Россией играет. И не только в хоккей, а еще в поддавки, как и весь остальной Запад, который конечно же доиграется в эти, куда более скользкие, чем хоккей, игры. К тому же бывшая ссылка, как и Америка вся и Австралия, ускакавшая кенгурой вообще на край света. Хочу в пампасы, в прерии, не очень чтоб далеко, все же я европеец. Мне бы поближе – где-нибудь в Париже. А может, действительно во Францию – столицу обеда, книги и женщины. Именно она все это и создала, без чего мне никак не прожить. Да вот друг Володя Максимов никак не советует, как бы намекая, что большие люди едут в большую страну. «Это Галич тебе Францией голову кружит, не стоит она того…» Гуляем по Риму (по вечному вечно гуляют), а он своим респектабельным, уже отрощенным буржуазным брюшком малу-помалу, а Францию от меня оттесняет. И, когда совсем уже оттеснил, говорит: «Я бы сам с удовольствием оттуда уехал, да вот, понимаешь, кормлю много душ…» Да они же бесплотны, – удивляюсь, – а смотри, просят есть?! В Рим тебе надо, Володя, второй капитолийской волчицей кормящей… Или, как минимум, возьми какой-нибудь псевдоним сисястый, кормилец ты наш… «Да тесно будет тебе в Европе…» Ты хочешь сказать – надо вовремя затормозить. Только-только в авто своем разогнался, глядишь, и страну какую-то уже проскочил… Не то что в Штатах – как прижмешь на хайвее и лети себе, пока не остановят. Да, брат, масштаб! Им что Небраска, что Марс – все одно достижимо, до всего им рукой подать…