Борис Суслович - Просыпается слово - Cтихотворения, переводы

когда раскроется ладонь
и стиснут пальцы
железной хваткой, как огонь —
неандертальца.

Не остаётся на тебе
живого места,
тебя, как гайку на резьбе,
затянет «Presto»,

сорвёт и вынесет на бой
щепоткой клавиш,
и ты, зажмурясь, шар земной
внизу оставишь…

Родился удачным сыном.
Случился счастливым мужем.
…А женщину звали Пнина [11]—
чистейшую из жемчужин.

Усталость. Болезнь. Могила.
На саван сменилось платье.
…Меня, дурака, простила,
что был никудышным зятем.

По щучьему велению,
по нашему хотению
начнётся день рождения,
переходящий в ночь.
Гуляй до посинения,
до светопреставления,
до саморастворения,
съезжай с катушек прочь.

Такое вот решение —
и прежние сомнения,
все «более» и «менее»
летят в тартарары.
Деньжата лихо тратятся,
(успеешь нагорбатиться!),
годочки мимо катятся,
как камушки с горы.

Всё подчистую выпито,
на дне бутылки выбиты,
как будто воском вылиты,
прощальные слова:
ах, дело наше скверное —
желанья безразмерные,
нелепые, наверное…
Проспаться бы сперва.

Стих состоится при любой
погоде.
Когда заведен сам собой,
пригоден

любой пустяк, хоть уголок
подъезда,
там, возле коврика для ног,
есть место,

где, перепуганный тобой,
спросонок
в ладошку тычется слепой
котёнок.

А кошка драная опять
умчалась,
чтоб с кем
то новым всё начать
сначала,

когтями выцарапав день
вчерашний…
Истратить жизнь на дребедень —
не страшно?

Меня Вы послали, не глядя,
гулять ещё несколько лет.
Помилуйте, я не в накладе,
спасибо за добрый совет.
Когда-то он был уже даден
мне, даже оставлен портрет
на грустно-смешном маскараде,
где я под мальчишку одет.
Выслушивать Вас – Б-га ради,
но я не коробка на складе,
не крот в погребальном наряде,
забывший, как выглядит свет;
не порванный спереди, сзади
и брошенный в урну буклет.

Прости меня, Господи, за
несчастный, потерянный вид,
за бегающие глаза,
в которых сомненье сидит:

зачем, когда рот мой открыт,
рождаются эти слова?
Куда исчезает иврит,
гортани коснувшись едва?

Прости со своей высоты,
прости из своей глубины
бесстыдно звучащее «Ты»
и страх перед чувством вины…

Рог протрубил. Врата сомкнулись.
Прощённый, стало быть, живой,
как сторож опустевших улиц,
бреду широкой мостовой.

Текут последние минуты
теряющего абрис дня.
Я спотыкаюсь. Фу-ты ну-ты,
кто в спину подтолкнул меня?

Какая странная дорога:
всё смешано – и даль, и близь,
и остановка, чтоб потрогать
ещё непрожитую жизнь…

Кейсария… Наш малый Рим,
где собирались легионы.
Великим цезарем храним,
как башня – именем Стратона [12],

жил город. Найдены следы
амфитеатра, бани, порта…
Тут до сих пор, сомкнув ряды,
пылят центурии, когорты.

Так что же уцелело от
воинственности их сакральной?
Чем нам грозят водопровод
порушенный и дом с купальней?

Табличка, надпись: бывший храм.
Язычники… остались ими…
Пусть им воздастся по делам
в небесном Иерусалиме!

Прольётся первый дождь,
смывая зной и пот.
Его, как праздник, ждёшь
всё лето напролёт.

Стоишь в потоке струй,
руками разводя:
небесный поцелуй —
касание дождя…

Сквозь призму шалаша
смотрю на небосвод,
дорога вдаль плывёт,
плоха ли, хороша.
И ворохом забот,
как листьями, шурша,
торопится душа
туда, где жизнь течёт
ушедшая, где свет
проявит на стене
обрывки дней былых,
где простенький сюжет,
привидевшийся мне —
лишь памятка о них.