Борис Полевой: Несколько слов о нашем добром друге Марии Майеровой

Когда-то давно, в юные годы, прочел я иностранный роман — грустную и страстную книгу о несчастной девушке, пытающейся вырваться из мещанского болота на широкую дорогу жизни. «Лучший из миров» — иронически назывался этот роман. И написала его чешская писательница Мария Майерова. С тех пор я заинтересовался этим автором, и когда потом, уже незадолго до войны, мне довелось прочесть большой роман «Сирена», по праву считающийся одной из лучших книг о рабочем классе, Майерова навсегда вошла в круг моих самых любимых писателей.

А познакомился я с ней совершенно случайно, в первые часы освобождения Праги. Чудесные это были часы. Война в городе еще не угасла. Горело подожженное гитлеровцами средневековое здание городской думы. Слышалась перестрелка: пехотинцы вышибали из подвалов и чердаков засевших там эсэсовцев. Но по улицам шли наши танки, и ликующие люди, заполняющие тротуары, бросали под их гусеницы первые весенние цветы — одуванчики, нарциссы, на запыленные пушки — венки из еловых ветвей.

Тут, на углу Староместской площади, недалеко от знаменитых средневековых часов, разбитых в одном из последних боев, мы с замечательным советским журналистом, корреспондентом «Комсомольской правды» Сергеем Крушинским, увидели невысокую круглолицую женщину в старинном чешском костюме. Она стояла на обочине тротуара. В руках у нее был графин сливовицы, а в корзиночке маленькие стаканчики. Смеясь не столько ртом, но глазами, всем своим милым лицом, она угощала этим напитком наших танкистов и все говорила:

— Здравствуйте!

Растроганные солдаты, только что проделавшие свой легендарный марш через годы, усталые, пропыленные до костей, жали ей руку и осторожно принимали от нее крохотные хрустальные стаканчики. А она стояла смеющаяся, растроганная, со слезами на глазах и все говорила свое:

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!..

Мы тоже выпили по стаканчику и как репортеры пожелали узнать имя этой милой женщины, столь радушно встречающей советских воинов.

— Мария Майерова, — ответила она.

— Как, та? — как-то само собой вырвался у меня довольно нелепый вопрос.

И она поняла, не обиделась, лишь переспросила:

— Пан майор читал мои книги? Да, они есть на русском языке.

Так познакомился я со знаменитой чешской писательницей Марией Майеровой, книги которой, боевые и страстные, полюбил еще в юношеские годы. С тех пор знакомство это переросло в дружбу; я с нетерпением ждал каждую ее новую книгу и статью и прочитывал их сразу, как только они переводились на русский язык. И каждое новое ее произведение, в какой бы своей литературной ипостаси ни представала писательница — как романист, как новеллист, как автор путевых заметок и даже в короткой газетной реплике, отвечающей на злобу дня, — Майерова оставалась Майеровой — художником среди художников, борцом среди борцов, человеком с чутким ухом, с зорким глазом, живущим жизнью своего народа и откликающимся и на его радость, и на его боль.

Майерова выросла в городе Кладно, в семье отчима, рабочего-сталевара, и с тех пор связала свою жизнь с чешскими пролетариями. Когда-то, когда заводу, на котором работал ее отчим, присваивалось имя маршала Советского Союза И. С. Конева, я был там вместе с писательницей. Собрались ветераны завода. Они знали и любили Майерову. Они еще помнили, как юная Марженка, как они ее называли, в ситцевом платьишке приносила отчиму к мартеновской печи обед и бидончик с пивом. Они разговаривали со знаменитой писательницей как с доброй подружкой, шутили с ней, дружески хлопали ее по плечу.

И наблюдая ее тут, в закопченных цехах возле печей, время от времени исторгавших из своих недр потоки белого, как манная каша, металла, или среди горняков шахты «Мария», названной так по воле рабочего собрания в ее честь, или за столом у крестьян в каком-нибудь сельском кооперативе, или в кулуарах международных конгрессов, где собирались представители интеллектуального мира, всегда можно было видеть: Мария среди своих, доброжелательная, внимательная, деликатная, молчаливая, но необыкновенно располагающая к задушевной беседе, любопытная, все понимающая, но никогда ни на кого не давящая авторитетом своей подлинно народной славы.

О себе она говорить не любит, и, когда заходит речь о ней самой, смолкает, переводит разговор на других. Но однажды, когда мы с женой сидели в ее небольшом уютном домике на одной из тихих старинных улиц Праги, наш общий друг поэт Ян Скала показал нам альбом, в который была вклеена старая фотография. На ней была запечатлена площадь, заполненная людьми в одеждах начала нашего бурного века. Они штурмовали массивное здание с торжественным порталом, утвержденном на толстых колоннах. Чувствовалось, толпа кипит в крайней степени возбуждения. Летят вверх шляпы. Подняты кулаки. И над ней, над этой толпой, поднятая чьими-то руками юная девушка с развевающимся красным флагом. Она к чему-то зовет, и чувствуется, что толпа отвечает на этот ее клич.