Борис Суслович: Просыпается слово: Cтихотворения, переводы

Коридор бесконечен,
как больничная ночь.
Мне помочь тебе нечем,
мне себе не помочь.

Но судьбе не прикажешь,
и не наша вина:
стопудовую тяжесть
ты волочишь одна.

Только вера, родная,
нам нужна позарез.
…Спят скитальцы Синая,
сходит манна с небес.

Спят заложники Торы.
Чуть мерцает звезда…
До конца коридора
не дойти никогда.

С запрокинутой головой
сколько сможешь ты простоять?
Пять минут? Или, может, пять
дней творенья? Пойди, постой.

Разрастаясь, гремит салют.
Вместо звука крошится свет…
Для тебя даже места нет —
потерпи эти пять минут!

Пять минут – ерунда, пустяк.
Вырываясь из пустоты,
рыбы, птицы, ручьи, цветы
обживут первобытный мрак.

Приближается твой черёд.
Небо в схватках… Разрыв, как крик…
Чтобы ты в этот мир проник,
размыкается створ ворот.

…Ты застыл от Творца вдали,
за мгновенье до тишины:
день рожденья твоей страны —
день рожденья Его Земли.

Фантом письма, конечно, не исчез:
он не был послан. Не был и написан.
Коль не лежит в основе интерес,
не возникает виртуальных писем.

И поезда не будет, жди-не жди:
моста опоры тиною покрылись,
как загодя меня предупредил
мой тёзка, то есть Ваш однофамилец.

И ничего не удержать в руке:
одни шестёрки в карточной колоде…
Лишь дёргаться, как рыба на крючке,
неважно в чём, в стихе ли, в переводе.

Лишь шаг вперёд
с крыльца родного:
ступил на лёд —
коснулся слова.

И нет причин
быть виноватым.
Лишь шаг один —
земля поката.

Летишь, как тюк,
в слепом паденьи.
Но в сердце – стук
стихотворенья.

Я вас видел вчера —
и сегодня искать вас не буду.
По безбрежью двора
вы несётесь куда
то. Вы всюду.
Всё бегом и бегом,
ни на миг передышки не зная.
С вами я незнаком.
Что мне ваша несметная стая?

…Свет ночных фонарей
расплескался по лунным дорогам,
будто я – муравей
в муравейнике, созданном Б-гом.
Чуть отличен от вас,
но имеет ли это значенье
в первый утренний час
меж Субботою и воскресеньем?

Меня вряд ли сегодня помнят —
мы расстались давным-давно —
спёртый воздух казённых комнат,
зарешеченное окно.

…Стенка резко толкает в спину.
Взгляд последний. Последний шаг.
Крик, с которым я мир покину,
застывает в моих ушах.

Застывая, грубеют руки.
Застывая, гортань болит.
Как вода, утекают звуки:
майн нешоме… майн блут… майн лид… [5]

Этот август блаженный,
этот август блажной
притаился геенной
за моею спиной.

Жизнь с удавкой на шее
под восторженный рёв:
"Выгоняйте евреев
из еврейских домов!"

Что за глупости – шея?
Повисел и забыл:
"Изгоняйте евреев
из еврейских могил!"

Как в отстойнике, тихо.
Спит земная юдоль.
За дверьми Гуш-Катифа [6]
только боль…

Тишина, как в гробнице,
даже ветер устал…
Хорошо ли Вам спится,
господин генерал?

В кабаках и трактирах,
предвкушая бедлам,
все погромщики мира
аплодируют Вам.

Лишь бездомные топчут
тропку в рай, стар и мал…
Мы не снимся Вам ночью,
господин генерал?

Обвинения, крики
принимаем, скорбя…
Защити нас, Великий,
от забывших Тебя.

Дай очистить от скверны
взбаламученный край.
Но своих самых верных —
не карай…

Бурлящая площадь… Митинг
в расплавленном Тель-Авиве.
Собравшиеся немеют —
к трибуне подходит Мать.
Ложатся слова, как нити,
стежками на пуповине:
"Скажите мне, кто посмеет
детей-инвалидов гнать