Борис Суслович - Просыпается слово - Cтихотворения, переводы

если ловишь минуту,
раздражённо бегущую вспять,
если проще свихнуться,
чем от сердца тебя оторвать,
если тащатся мимо
наши встречи в наручниках снов,
время восстановимо,

если время с тобой заодно;
если злясь и дурачась,
тяжеля и коверкая груз
сопричастности, прячешь
застарелую фразу: "Не трусь,
не копайся в умершем,
это – лишнее. Истина – рост
фантастических версий,
фантастических грёз".

Зачем-то дрожит огонь,
и пепел летит на платье,
и тени со всех сторон,
и некогда разогнать их,

и некому. Здравствуй, Смерть!
Узнала? Встречай жилицу.
Вдвоём веселей, поверь.
Подай мне стакан – напиться.

Ну где же ты? Говорить
хочу, задавать вопросы.
Позволь мне лишь докурить
последнюю папиросу,

да выпить глоток воды,
да Муру черкнуть два слова.
Ну что же ты? Подходи.
Готова. Давно готова.

Мы родились в те мреющие годы,
когда дыханье мрачное Амана
уже не разлагало нашу землю
и воздух незаметно очищался
от сероводородных воскурений.
Необъяснимо трудно нам, живущим,
преодолев снотворное гниенье,
сердца очистить от золы распада.

Разбросанным по датам городам
назначено свиданье деловое.
На утвержденье календарный план,
отчёркнутый гранитною Невою
на взмётанных копытах площадей,
на залах неопознанных музеев,
на несуразной сутолоке дней,
сумевших призадуматься, глазея
на жизнь, на беспрерывный монолог
без слов, стихами, неразъёмным цветом —
внезапно уходящий из-под ног
кусочек ночи, спугнутый приветом.

Задыхается небо от жёсткого ритма,
миллионы снежинок рихтуют проспект.
Скороспелка-декабрь шпарит белым петитом
черновой, неотделанный текст.

Это ж надо: в читалке разобраны книги,
а куплет озорной настроенью под стать.
Почему мне так весело? Хочется прыгать,
хорохориться, снегом в прохожих швырять.

Холодящая радость рассыпана всюду,
и дорога бездельника с нею слилась.
Я хочу, чтоб сегодня исчезли зануды,
чтоб испуганный вечер бежал, торопясь

разгадать черновик, ничего не запутав,
по пути белизной протирая мозги
всем, кого он сочтёт недостаточно глупым,
недостаточно юным… Ты слышишь? Беги!

Я брёл по старому мосту
в начале марта, в полвторого.
…Боясь растаять на лету,
ища пристанища любого —
хоть мост над спящею рекой —
снежинки липли к мостовой.

Пока лететь им суждено,
полёту радуясь, как дети,
им, беззаботным, всё равно,
найдётся ли, кому их встретить.
Пытаясь обрести ночлег,
они смыкались. Падал снег.

«Извини меня, Б-же!»
Пляшите, ублюдки.
«Искупи меня, Б-же!»
Ликуйте, скоты.
Плотью мёртвых евреев набиты желудки,
кровью мёртвых евреев замызганы рты.

«Пощади меня, Б-же!»
Чума и проказа —
«Рвётся сердце моё!»
палестинский Содом,
«Я как прах пред Тобою!»
Рамалла и Газа,
«Переполнен стыдом!»
каждый двор, каждый дом.

«Исцели меня, Б-же!» Пуста синагога.
«Сотвори меня вновь!» Я остался один —
cлепок вечного Б-га, единого Б-га.
«Защити мой народ, Милосердный!» Аминь.

Больничный коридор… Куда, в какую пропасть
меня уносишь ты с поверхности Земли?
Прошу, не торопись! Прошу, дверьми не хлопай!
Дай дух перевести! Постель перестели!

Куда пропало всё: цветы, врачи, палаты?
Есть только коридор, зыбучий, как песок.
Волочит за собой, уводит вдаль куда-то,
истоптанный сто раз и вдоль, и поперёк.

Жизнь разлетелась вмиг осколками плафона.
Жизнь вспыхнула, как мысль, дошедшая до слов.
Остался коридор, безликий и бессонный
больничный каземат из стен, дверей, углов.

С утра и до утра по замкнутому кругу
бегу, иду, ползу. Нащупываю край
земного бытия. Отдёргиваю руку.
Свет. Выход. Кнопка. Лифт.
Жизнь, здравствуй! Смерть – прощай!