Ира Николаева - Лихое времечко

Как на площади базарной
торговали прям с лотков,
и карманники сновали,
что ловки до кошельков.
Их ловили за запястья,
за подол да за тулуп,
редко то бывало счастье,
чаще все сходило с рук.
Старец шел своей дорогой,
то ль за хлебом, молоком,
ребятне не стыдно, словом,
враз умчали с кошельком.
Увидала то цыганка,
опустила вниз глаза:
– Дедушка, вот, что не жалко, —
протянула горсть добра.
Дед очки протер устало:
– Ты, цыганочка, в уме ль,
деньги, ведь, поди не малы,
не нашла же на земле.
А цыганка усмехнулась:
– У богатых брать не грех,
хлеб отнять – вот зло, – понуро:
– Ты возьми мой оберег.
Я сама себе гадала,
век недолог, рок сказал,
вспомни обо мне устало,
да зайди в храмовный зал.
И одну, лишь за копейку,
свечку восками зажги,
а молитвы не жалей ты,
вдруг аукнется в выси.

Гаданье у зеркал бездонных,
колдуньи шепот, заклинанья,
потусторонних духов волны,
эфир колышется дыханьем.
Пророчество на капле крови,
на пряди сожженных волос,
нахмурены гадалки брови:
– Судьбу лихую ты пожнешь.
И страх стоит в глазах зеленых,
молитвы запоздалой слог,
девица пошатнулась словно, —
и вмиг бежать через порог.

У костра – цыган с гитарой,
нота жалобно звенит,
все в обнимку, все по парам,
конь гнедой во тьме фырчит.

Смех, вино и байки старой,
переливами рассказ,
ночь крадется хладным паром,
костерок бы не угас.

Из кибитки вся в лохмотьях
бабка с трубкой подошла:
– Ой, цыганочки-молодки,
все б вам пляски до утра.

Кости ломит, аж не спится,
песни да гитары звон,
вам бы всем угомониться,
не то – Черт к вам на поклон

Парни в хохот, а девчата
прыснут смехом в кулачок.
– Вот бесовские ребята,
дайте хоть поспать чуток.

Темной сморщенной рукою
трубка с табаком бралась,
и тряхнула сединою
старая цыганка всласть.

Ноздри трепыхали словно,
выпуская едкий дым,
а старуха в дреме сонной
прогоняла будней сплин.

И затяжки раз за разом,
кашель хмурый и больной,
плюнула: «Уйди, зараза,
где ж покой? Хоть волком вой».

Хохотушка, что с азартом,
разбросала любви карты —
там король, валет крестей —
женихи любых мастей.
Всех она очаровала,
закружила, засмеяла,
а потом – ну тасовать
королей и прочью знать.
Дамы шепчутся, ревнуют,
в картах шум, переполох,
а девица шутки шутит,
чтоб король любовью сох.

Как цыганочка томилась,
перед свадьбой извелась,
женишок то ведь не милый,
парень смуглый – сердца страсть.

Как шепталась у кибитки
с тем цыганом молодым,
что жених сулит ей слитки
да табун коней гнедых.

Что отец – барон цыганский —
волю выполнить велит,
опостылели ей цацки,
а с добра уж дом трещит.

Батюшке, видать, замылил
тем богатством мудрый взор,
лести реченьку пролил он,
как нарушить договор?

– Убежать с тобою, друг мой,
жемчуг, яхонт, малахит,
буду я тебе подругой,
и женой, раз Бог велит.

Как ослушаться родных мне,
чтоб в потемках ночки злой
на коне, да по ракитам,
только лишь вдвоем с тобой.

Парень, русенький молодчик,
кинул взгляд издалека —
у ларька, где жил молочник,
шла цыганочек толпа.
Хороши до изумленья,
но одна – чарует свет,
мир померк, в глазах смятенье,
паренечек ей вослед.
Крался улицей, дворами,
до окраины дошел,
табор там стоял шатрами,
всюду ткани, кругом шелк.
Подошел к слепому старцу:
– Дедушка-цыган, скажи,
все у вас девицы царски,
кто всех краше – укажи.
Старец усмехнулся тихо:
– Хоть и слеп, да не глухой,
и нутром я вижу лихо —
за чужой пришел женой.
Всем та головы кружила,
но поди уж месяц как —
ее свадьба откутила,
знатен муж ее, богат.
Уходи, не кличь бедою,
на расправу прям и груб,
ведь растащит воронье-то,
твой еще не стылый труп.
Погрустнел тот парень-русич,
взгляд последний задержал
на косе, на грудях, ручке,
что есть мочи побежал.
А на утро спозаранку —
святым шагом в монастырь,
перед храмом снял ушанку
и шагнул в заветный мир…