Перец Маркиш - Из Еврейской Поэзии XX Века

Устремлюсь. Буду схвачен. И в крике мой рот
Исказится от боли когтящей.
Так, настигнут, последний из зубров ревет,
Окружен Беловежскою чащей.

И тогда, белизну снеговой пелены
В муках брызгами крови усеяв,
Он припомнит о пасынке чуждой страны,
О последнем поэте евреев.

Они насмешки мне бросали вслед
Устами слепоты высокомерной.
Как птица — мясо, так для них поэт —
Лишь человек с ему присущей скверной.

Они меня просили: «Говори».
Я через силу «бэ» и «мэ» цедил им,
А боль мою, щемящую внутри,
Скрывал за бранью в их кругу постылом.

Я сквернословил в гуще их возни
Под стать базарной глотке. И на это
Кивали понимающе они, —
Его слова — расхожая монета.

Лишь к мороси да лужам обратив
Свои глаза, не ведают о безднах,
О том, как по ночам верхушки ив
Дрожат в мерцаньи всполохов небесных,

О молнии прозренья… Но молчи,
Довольно, не дозволены вторженья…
Почтение к поэту, что в ночи
Творит, скорбя, миры воображенья!

Речь Хеймана, владычица уст Галеви!
И меня овевает цветочная вьюга
Слов твоих, что горят, отзываясь в крови,
На губах поцелуями дочери юга.

Царствуй, древняя речь! Иордан и Евфрат
За спиной твоих войск, закаленных походом.
Твои буквы подобны построенным в ряд
Ассирийским героям квадратобородым.

Я себя полководцем твоим сознаю.
Прикажи, развернут боевое искусство
Ямб — в пехотном, хорей — в колесничном строю.
Впереди знаменосец решительный — чувство.

Из-за Немана, Дона, Невы их полки
Перевел я, победно командуя ими.
О царица! И ты из-за Леты-реки
Вслед за древними переведи мое имя.

Склонился день в речной воде омыться
И утонул в зеркальной синеве —
Одевшаяся в траур вереница
Беззвучных волн проходит по Неве,

Оплакивая всплесками утрату.
И, встретив полутьму и тишину,
Исакий погрузился в глубину,
Как колокол, привязанный к канату.

В поток адмиралтейское копье
Вонзило золотое острие,
Колебля фосфорические нити.

Но поднят утонувший день, он тут,
Простерт, бледно-зеленый, на граните,
Тот день, что «белой ночью» назовут.

Свет, лишенный тени, эха — звук.
Трепетней небес конца элула,
Столь неизъяснима явь, что вдруг
О себе слова перечеркнула.

Только вздох из глубины груди,
Только лучезарность вознесений —
Сбросив тяжесть все летит… Гляди,
Дерево парит, как лист осенний.

Словно узы мир с себя совлек,
Ясный без затменья и границы…
Так освобождается от строк
Шелест перевернутой страницы.

Что наколдовала мне полынь,
Горечью дурманящего сока
Словно повелевшая: «Покинь
Свой очаг и странствуй одиноко»?
Дикий ветер в даль ее занес,
Чтобы у дорог под ноги бросить.
На зеленоватых листьях проседь
Для меня милей багрянца роз,
И не возмечтаю о кармине
Губ твоих, красавица. О, нет —
Вовсе я не скромник, не аскет,
Но — в плену у горечи полыни.

Я предрекал в зените дня
Закат ваш близкий. И от сброда
Злодеев, тычущих в меня,
Повсюду слышал: «Враг народа!»

И сколько раз гремел замок
Тюремной двери, стены злобы
Передо мной смыкались, чтобы
Закат увидеть я не мог.

И слабый отсвет не прорвется —
Моя тюрьма темна, в свечу
Я всматриваюсь и шепчу:

«То свет звезды на дне колодца,
Он возвещает в полдень тьму».
Я верил сердцу своему.

Свет лимонных зорь конца элула,
В небе нежность хрусталя.
В стылую бескрайность заглянула
Увлажненная земля.
Посвист ветра не угомонится
На взъерошенной стерне…
По другую сторону границы,
Друг мой, вспомни обо мне!

Гаснет день над заводью. Покой
Не прорвется всплеском плавника.
Замолчали птицы над рекой.
Как печален шорох тростника!