Борис Фрезинский - Мозаика еврейских судеб. XX век

Эта книга — отнюдь не монография.

Она составлена из разных (даже по жанру) сюжетов, написанных в разное же время, но всякий раз по внутреннему интересу автора.

В книге речь идет о судьбах очень разных людей творческих профессий; среди ее героев больше всего писателей, есть и художники, и деятели театра и кино, журналисты, политики. Все они работали в XX веке и все родились на территории Российской империи (а более молодые — в СССР), хотя жили и за ее пределами. Мне могут возразить, что, скажем, Марсель Райх-Раницкий родился в той части Польши, которую в свое время захватила вовсе не Россия, но и ему после Второй мировой войны пришлось жить и работать в Польской Народной Республике, пребывавшей под сапогом СССР…

Всех героев этой книги на излете советского режима именовали лицами еврейской национальности — независимо от того, считали они себя иудеями, христианами, атеистами или коммунистами. Всех — даже «половинок», которых соответствующие службы окрестили для себя и для потребителей своей информации «Ивановыми по матери» и про которых считали, что им, так же как и полновесным евреям, доверять тоже не рекомендуется.

В книге 31 персонаж; это не так уж и мало, и в некотором смысле можно считать ее состав выборкой, в той или иной мере представительной. А коли так, читатель может сам поразмышлять над тем, что это: просто рассказы о жизни и работе советских деятелей, скажем, культуры, или речь и впрямь идет о неких специфических судьбах, сложившихся так, а не иначе исключительно вследствие национального происхождения героев; а если и не исключительно, то все же не без некоторого влияния этого самого происхождения.

Никакая задача научного выявления указанных специфических особенностей автором не ставилась. Так что, скорее, это книга о том, как по-разному складывались судьбы людей еврейского происхождения, работавших на территории существовавшего еще недавно «социалистического лагеря», или концлагеря (если кому-то это кажется более точным выражением).

В любом случае нельзя не признать, что не только в России судьба еврейского населения в XX веке была одной из наиболее сложных, а по временам и трагических…

Может быть, и любопытно было бы составить из написанного автором в разное время книгу очерков о судьбах деятелей культуры и политики нееврейского происхождения (скажем, о Замятине и Шостаковиче, о Волошине и Цветаевой, Зощенко и Ахматовой, Федине и Павленко, Николаях Тихонове и Акимове, об Окуджаве и Вс. Иванове, Бухарине и Хрущеве…) и сравнить получающиеся мозаики, но автор и в будущем такой задачи себе не ставит.

Конечно, не случайно книга начинается с убийства Михоэлса — знакового преступления для советской эпохи, обозначившего начало нового политического курса Сталина. И это для книги — своего рода трагический камертон.

Поздним вечером 12 января 1948 года в Минске палачи из госбезопасности по прямому указанию Сталина убили Соломона Михайловича Михоэлса — народного артиста СССР, художественного руководителя Государственного еврейского театра, председателя Еврейского антифашистского комитета СССР (ЕАК), человека мировой славы и мирового авторитета. Это убийство — первое в длинной серии разработанных «органами», в серии, осуществление которой прервала лишь смерть главного заказчика.

Если бы, казнив Михоэлса, ГБ тут же объявила его врагом, шпионом и кем угодно еще, страна это приняла бы покорно: граждане СССР не имели права сомневаться в справедливости всего, что творили под общим руководством вождя доблестные чекисты. Но в случае С. М. Михоэлса реализован нестандартный вариант — после казни были напечатаны официальные некрологи «выдающемуся советскому художнику» (в них Михоэлс даже не «погиб», а попросту «умер»), организованы торжественные похороны, проведены вечера памяти, театру и студии присвоено имя покойного, создан его мемориальный кабинет. Все это, безусловно, подтверждало официальную версию: не казнь, не убийство, а смерть в результате случайного автомобильного наезда. Но тогда, рассуждали граждане, это дело находится в компетенции не ГБ, а всего лишь милиции, а милиция как-никак имела право на отдельно взятые ошибки, во всяком случае, сомнения в правильности ее действий преследовались не столь сурово.