Перец Маркиш - Из Еврейской Поэзии XX Века

А души, полагал я с детских лет, —
Те искры, что, блуждая в поднебесной
Бескрайности, дарить приходят свет,
Но меркнут, увлекаемые бездной.

Под грузом обретаемых телес,
Обросшие имуществом и ленью,
Чужды они сиянию небес
И прежнему высокому стремленью.

Сверкавшие — во мрак погружены,
Который в искры тьмы преобразил их,
Рожденные от света — столь черны,
Что их пронзить острейший взор не в силах.

Вы спросите, быть может: «Объясни,
Что проку в них, живущих в помраченьи?
Причастны лучезарности они
Иль вспомнят о своем предназначеньи?..»

Возможно, существуют потому,
Что мир себя по-детски вверил чуду:
«Чем глубже погружаюсь я во тьму,
Тем ярче озарен когда-то буду.

И души — мир, неужто небесам
Вновь не зажечь в них искорку живую?..»
Таким я видел мир, поскольку сам
Я тоже в этом мире существую.

Средь благословений тех, что на рассвете
Повторял я в детстве, прочие слова
Мог скороговоркой пробежать, но эти
Выделял особо с чувством торжества:

«Будь благословен Ты, Царь миров от века,
Ты освобождаешь связанных…» И тут
Я перед собою видел человека
И — высвобожденье рук его из пут.

И о нем, свободном, — чтобы с той минуты
Сам искал он счастье, — я не думал днем.
Но, увы, назавтра снова те же путы
В миг благословенья видел я на нем.

В ком же, выяснял я, не во мне ли дело?
Не моя, так чья же, думал я, вина?
Может быть, дремота сердцем овладела,
Иль не пробудился мозг мой ото сна?

И молитву с новым я твердил стараньем,
Перед тем несчастным находясь в долгу,
И с мечтой о том, что завтра утром ранним
Увидать свободным я его смогу.

И если бы не было моря во мне
И лодки, скользящей навстречу волне, —
Не только б я двух берегов не связал,
Но слова бы «море» тогда не сказал.

Коль солнце во мне не струило бы свет,
То сколько стряслось бы от этого бед:
Хлеба не созрели бы в поле тогда,
Планета вращалась бы в панцире льда.

И если бы рядом с сиянием дня
Отсутствовал хаос в глубинах меня, —
Не знала бы новой звезды вышина,
Была бы земля только раз создана,
И мир не сверкал бы тогда новизной.

И если во мне бы… Но что же со мной?..
Все точки отсчета смешались в мозгу,
И собственных слов обуздать не могу…
Похоже, мой пыл осадив поделом,
Поздравил апрель меня с первым числом.

Когда в ее власти приказывать водам,
Едва ли вы будете удивлены,
Что мальчик в Литве под ночным небосводом
Бродил, зачарован сияньем луны.

В местечке зима. И заснежена тропка,
И лунному я улыбаюсь лучу.
И собственной тени, чернеющей робко,
Приветливо «шолом алейхем» шепчу.

И, кажется, ярче луна не блестела,
И хоть собирайте иголки — светло.
Лицо запрокинув, я чувствую — тело
Само лучезарность в луче обрело.

И вдруг, замирая от внутренней дрожи,
Затерянным в мире себя сознаю…
Кто эту молитву услышит?.. И все же
Я должен закончить молитву мою.

Но смыслом она наполняется новым,
И сами собой произносят уста:
«Родные мне люди, пусть будет светло вам!
Вам — „шолом алейхем“, родные места!»

Спросите меня — объяснил бы едва ли
Те слезы, когда поздравлял с полнотой
Луну, и приветствие губы шептали
Родному местечку в ночи золотой.

А нынче июль — околдовано лето,
И тонет в сияньи — куда ни взгляну,
И каждая ветка к сиянью воздета.
Я вновь с полнотой поздравляю луну.

Хоть те же слова в полнолунье воскресли,
Молитва иной на устах предстает —
И как не заметить отличия, если
Иголки уже собирает не тот.

Но я не хочу поступиться ни словом,
И к небу молитвенно взор подниму:
«Родные мне люди, пусть будет светло вам!
Вам — „шолом алейхем“ и миру всему!»

Воет вьюга. Ворота скрипят на ветру.
Машет дерево скрюченной кроной.
Чьи-то окрики. Полночь. К какому одру
Припаду головой обнаженной?

Хлещет режущий снег по горячей щеке.
О, я знаю — меня поджидая,
Исполинской медведицей там, вдалеке
Притаилась Россия. Туда я