Перец Маркиш - Из Еврейской Поэзии XX Века

К тебе идущим нет конца,
Сюда, где ты дарил, властитель зала,
Слезой Шолом-Алейхема сердца,
Чтобы она алмазом заблистала…

Аншлаг. Последнее из действ. Перед тобой
Качнулись лица в скорбном гуле.
Твои герои призрачной гурьбой
Спускаются к одру в почетном карауле.

К чему теперь парик и мантия? Финал
Трагедии твоей величьем равен трону.
Ты сердцем — Лир, который обменял
На мудрость королевскую корону…

В гримерной плачут краски. Там темно.
Без лицедейства смерть, без бутафорской крови…
Лишь Гоцмах падает на полуслове —
Блуждать, не падать звездам суждено.

Они под траурные звуки
Очнутся и, тебя в сиянье облача,
Дрожащий взор опустят в муке
И в вечность гроб внесут на бархате луча.

На дорогом лице засыпал раны снег,
Чтоб не были они покрыты мраком ночи,
Но боль взывает сквозь недвижность мертвых век,
И скорбный крик в груди растоптанной клокочет:

«О Вечность, приглядись к кровавому клейму,
Свидетельством стою перед твоим порогом, —
Узнай, так суждено народу моему
Истерзанным брести по всем земным дорогам.

Мой крик в тебя вонзится, омрача
Покой твоей надмирности. Запомни,
Что каждая из ран, рассекшая лицо мне,
Мать и дитя спасла от палача…»

Не скроет снег следов злодейской своры,
И в миг убийства взор твой не погас;
Вздымаясь криком, боль разбитых глаз
Сквозь веки рвется, точно к небу — горы.

Поток прошел, и вновь поток. Скорбя,
Людская движется лавина.
Убитые встают почтить тебя,
Шесть миллионов — павшие безвинно.

Как ты почтил их, пав за них тогда
Среди руин пустынного квартала
На минский снег. И вьюга заметала
Осколки обагрившегося льда.

Не побежден злодейскою расправой,
К земле приникший мертвою щекой,
За память их вступившись, их покой,
Бросаешь миру ты укор кровавый.

И траурный поток не убывает, шквал
Народной боли в отворенном зале.
Тебя почтить шесть миллионов встали,
Как ты, чтоб их почтить, на минский снег упал.

Спи. Спи спокойно. Кажется, что ты
В раздумьи замер. Вспыхнувшей из мрака,
Еще ты озарен звездою доброты,
Внимая дудочке Леви Ицхака.

Любовь не гаснет в вихре снежной мглы,
И гнев не замести его налету…
Как две свечи, зажженные в субботу,
Над гробом руки трепетно-светлы.

Задумавшись, глаза ты закрывал подчас —
Так взору мысли виделось яснее.
А нынче боль хранишь под сном смеженных глаз,
Чтобы и в смерти не расстаться с нею.

Как в час премьеры, празднично чиста
Лучистость в глубине зеркал, продливших стены…
Еще мгновенье — оживут уста,
И «с правой» к звездам ты шагнешь со сцены…

Черты лица — увы, не уцелеть им,
Их смерть разрушит, праху возвратив;
В последний раз впитай любимый твой мотив,
Звучавший здесь в «Вениамине Третьем».

А ныне эта музыка скорбит
Над сном знакомых черт, и в смерти первозданных.
Твой выход! Не стыдись лица в жестоких ранах,
Того, что череп царственный пробит.

Последний выход. Вечность — твой помост,
Где крови суждено стать высочайшим гримом,
Быть голосом твоим, над смертью возносимым
Туда, где ждут тебя аплодисменты звезд.

Там вспыхнет твое имя в ореоле
Сияния, как новая звезда;
Иди и не стыдись попрания и боли,
Пусть Вечность содрогнется от стыда!

Открыта сцена. Взор твоих смеженных глаз
Над смертью жив. И мы, у изголовья стоя,
Вбираем, чтоб хранить, твой дар, как ты для нас
Воспринял и сберег наследство золотое.

Истоки смысла видевший в былом,
Ты в нас и с нами их несешь сквозь время, —
Так, в почву проникая, всходит семя,
Разбуженное солнечным теплом.

Твоим гостям в гримерной луч софита
Не высветит уже волшебной полутьмы, —
Без стука в твое сердце входим мы,
Которое для каждого открыто.

Оно, преодолев небытие,
Принадлежит нам, как моря и горы…
И в нем — с мечтой — в надзвездные просторы
Возносимся, как в золотой ладье.

Та звезда влечет меня
Чистотой ее огня,
Тем, что, глядя сквозь века,
Светом собственным ярка,
Тем, что блещет, заключа,
Словно в капле, мощь луча.