Константин Кадаш - Шаманархия и ее нагвали

По дороге к вершине каждый мыслит себя убийцей;
По дороге к вершине каждый мыслит себя вершителем —
Перевалы хранят кости тех, кто спешил брать,
И их кости каменеют, становятся острыми зубцами над обрывами.

Что я всегда искал здесь – северных бабочек,
И находил: замерзших куколок, имаго, окоченевшие тельца;
Их крылья трепетали только во снах, которых я не помню,
В лучах солнца, аlеfшего по ту сторону вершины.

Машина разрушена, обездвижена, обездушена;
Мне душа дана, скорее, как отдушина;
Падал перьями и дёготью анимации
Из информационного хаоса посредством трансформации —
В анатомию, физиологию, механизма пластику…
Телу приданное – замкнута волна движением без цели, но по азимуту;
Ом-нама-то-нам дай дыма/
Самоходным планетарным машинам
Грудины впитать вдох/выдох-механику;
Глазам к нёбу неб вбирать неуловимость, архаику.
Лететь, о-без-долие
Над долом долин и продоль магнитного поля. Я
В металл и пластик новые души влагаю,
Преодоление эго границ полагая
Тем.

Алиса спит на ложе, собранном из костей Чеширского кота,
Спутанной колоды карт, разрезанных газет, утверждающих своё Всегда
В категориях если не статики, то мнимой вечности.
На скамейке в парке. Наблюдает сны о милосердии и человечности.

Мимо шагают карлики и великаны, фантастических существ стада,
Люди-сомнамбулы, люди-солдатики. Кожу её лица вспарывает слеза;
Застывает кристалликом соли в уголках губ.
Перелетные птицы бегут осени, замыкая круг.

В плоском мире персонажи оказываются живее людей,
Субъектней, сильнее, объективно злей (сам мир склонен к производству и утилизации смыслов/вещей).
Плоские люди захламляют телами выдуманный Вавилон,
Отождествляя себя с персонажами, чтя их закон, свой загон, вписываясь в сон.

Плотоядный мусор штампует клоны идеологий, смыслов, идей,
Пожирая себя же: полое тело без органов, слепленное из людей.
Алиса спит сном всех мертвых, но её беспокойное сердце всё ещё бьётся.
Однажды – возможно – она проснётся.

Звери спят, трАвоi укрыТи
Под нёбом бродjaт инвалиды
Те бородат и самоHvat
Меж мамой и отца фигурой бродjат
Точно свет и сват:
По озеру бредут, святые.
Они ступают ногами бо'сыми
По воды поверхностному натяжению
Точно по» суху.
Этому способу передвижения
Способствует освобождение
От бремени людских страстей
И пристрастности к трактовке телевизионных новостей:
Они ехавши в мертвом поезде
Латали падучих перья, глотали ржавые гвозди
И чаем запивали на мёртвой воде настоянным.
Времени течение было статичным и постоянным.
А звери спали, все в шерстяные кожи затянутые,
Что человеческие муравейки – без сна и без памяти:
Поезд пробегал застывшие поля, сады и школы.
И, ввиду мёртвых пассажиров, оставался полым.
Звери в земли мяса погружались.
Святые друг к дружке телами и душами жались.
Был великий сквозняк над землею.
Он поезда жестянкой играл пустою.

Мать обнимала тел тела/
Рубила отца фигура дрова
Вытянувшись вдоль шпал веки смежала голова:
Мы к небу тянулись, куксые,
Стрелялись друг дружке в гру'ди босые,
Сеяли семенем олова.
Дикие, смыслы'е.

Пьяный единорог второй мировой
Бередит капитуляции пакт своей сединой;
Между берегом и берегом, Тиберий, снуют суда
С тысячами тел на борту как один молодыми и
Фрагментированными, точно осколки историй, произошедших не с ними,
Но предсказуемых, что результат умножения двух на два.

Двенадцать разрозненных тел, посаженных на попа,
Продолжают таблицу счисления и слова
Не мои, но языческой шушеры, бредущей вдоль улиц:
Между прочих языких, безымянных писак
Бормотание смертных, попавших впросак,
И молящих о жизни голосами, подобными клекоту куриц.

Я в ладони собираю их прижизненные ордена,
Чтобы после меж них опознать: блесна.
Не душа, но непринятая тишина
Между не_мо'щью заклятых убийц.

Ненавидящий зависит от объекта своей ненависти;
Выходящий из сети оказывается пропавшим без вести;
Огры повышают градус насилия в телеспектакле,
Информационные потоки захлебываются лжи/лажи патокой.