Юнна Мориц - Стихотворения

И навек возле век полукружья —
Тени птиц однолюбых на мне,
Два крыла у которых снаружи
И не менее крыл в глубине.

Дома в треуголках гасили огни,
На ратуше пели куранты.
Из бара на улице Львиной Ступни
Вразвалку брели аспиранты.

Мне нравилась эта чужбина. У ней
Душа оказалась опрятна.
Любимый! Не знала, что тысячи дней
Отсюда не вырвусь обратно.

И дрогнула почва, и хлынула мгла,
И я полюбила другое,
Другого, других. Лучше б я умерла,
Чем это великое горе!

Но мне удалось, прижимая к себе,
Спасти в этот час виноватый
Последнее поприще — верность судьбе,
Невзгодами ярко богатой.

И если душа не отмыла обид
И реет в отдельном покое,
То кто же страдает, и любит, и длит
Мое пребыванье людское?

Та ведь боль еще и болью не была,
Так… сквозь сердце пролетевшая стрела.
Та стрела еще стрелою не была,
Так… тупая, бесталанная игла.
Та игла еще иглою не была,
Так… мифический дежурный клюв орла.
Жаль, что я от этой боли умерла.
Ведь потом, когда воскресла, путь нашла,
Белый ветер мне шепнул из-за угла,
Снег, морозом раскаленный добела,
Волны сизого оконного стекла,
Корни темного дубового стола, —
Стали бить они во все колокола:

"Та ведь боль еще и болью не была,
Так… любовь ножом по горлу провела".

И мой сурок со мною, он со мной,
Печальный рыцарь музыки и музы,
Он пил из луж, кормился у пивной
И брел плясать под скрипку в Сиракузы.

По разным странам… он в печах горел,
Но был сожжен зимой, воскрес весною —
Прекрасна жизнь! А музыка — предел
Прекрасного! И мой сурок со мною…

Какие слезы он глотал порой,
Какую видел ненависть и нежность!
И мой сурок со мною, он со мной —
Любви случайность, грусти неизбежность.

Какой-то звук щемящий — между строк…
Откуда был он вызван тишиною?
Бессмертна жизнь! А музыка — порог
Бессмертия! И мой сурок со мною…

Весьма подающий надежды
Поэт восемнадцати лет
Спросил меня в клубе однажды:

— Вы пьете коньяк или нет?

А я головой покачала,
Прицыкнув на юность свою.
А я ему так отвечала:

— Нет, я не курю и не пью.

Как будто дитя из-за парты,
Он робко спросил у меня:

— Вы любите резаться в карты
Запоем три ночи, три дня?

А я головой покачала,
Прицыкнув на юность свою.
А я ему так отвечала:

— Нет, я козырями не бью.

Глаза округлив голубые,
Он страсти искал роковые —
Годилась и та, и другая,
Отсутствием полным пугая!

(Ведь носятся наглые слухи,
Что в поэтическом духе —
Лелеять порочные страсти
Со светлой моралью в контрасте!

Нахальные слухи гуляют —
И многих весьма окрыляют! —
Что будто бы метит пророков
Крепчание тайных пороков!)

А я ему так отвечала:
— Чиста и греха не таю.

И, глядя на город всегдашний,
Спросил он (подумав, соврет!):

— Вон башня, а кто в этой башне,
Высокой и тесной, живет?

А я головой покачала,
Прицыкнув на юность свою.
А я под конец, как сначала,
Всю правду ему говорю:

— В той башне, высокой и тесной,
Царица Тамара жила,
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла!

Бедняга, услышав такое,
Вконец оскорбился душой.
Его самолюбье мужское
Украсилось раной большой:

Ведь кончил он школу с отличьем,
Чтоб в собственных высях парить,
И страшным считал неприличьем
Цитатами вслух говорить!

У нас такая синева
В окне — от близости реки,
Что хочется скосить зрачки,
Как на иконе, как при чуде.
У нас такие покрова
Снегов — почти материки,
Что день задень — в ушах звонки,
И всюду голубые люди,
И я да ты — ученики
У чародея. Холодея,
Стоим в просторах мастерской
У стенки с аспидной доской.
Зрачками — вглубь. В гортани — сушь.
Вкачу, вчитаю по слогам
В гордыню, в собственную глушь
Ежеминутной жизни гам,
Битком набитый балаган
Без тряпки жалкой на окне.
И все, что прежде было вне,
Теперь судьбу слагает нам,
Родным составом входит в кровь,
Приставкой к личным именам.
Сообщники! У нас-любовь
Ко всем грядущим временам,
Ко всем — до гибельного рва,
До рваной раны, до строки
Оборванной, где прет трава
Поверх груди, поверх руки!
У нас такая синева
В окне от близости реки.