Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Казалось, что трубит, еще трубит Гречеха,
А это по лесу перекликалось эхо!

И снова затрубил, волшебный рог менялся,
То расширялся он, то снова удлинялся,
Вытягивался вдруг лохматой шеей волка
И выл пронзительно и долго, без умолка;
То вырывался рев, как из медвежьей пасти,
А то мычание вихрь разрывал на части.

Казалось, что трубит, еще трубит Гречеха,
А это по лесу перекликалось эхо.
Летели далеко ликующие звуки,
Дубы им вторили, подхватывали буки.

Вновь Войский затрубил; рогов казалось много,
Смешались вместе лай, и ярость, и тревога
Стрелков, зверей и псов. Движением могучим
Рог поднял музыкант, и гимн вознесся к тучам,
Казалось, что трубит, еще трубит Гречеха,
А это по лесу перекликалось эхо.
Деревья все, как есть, рогами вдруг запели,
И песню понесли дубы, березы, ели…
Летела музыка все шире и все дале,
Все совершеннее тона ее звучали,
Пока не замерли у горнего порога.

Тут руки крепкие старик отвел от рога,
И снова рог повис на поясе крученом,
А Войский поднялся, и взором просветленным
Он долго ввысь глядел в каком-то вдохновенье,
Стараясь уловить слабеющее пенье.
Кругом на все лады виваты загремели,
От тысячи хлопков раскачивались ели.

Затихло… И в лесу как будто стало глуше,
Тут обернулись все к медвежьей жирной туше;
Громадой темною лежал медведь убитый,
Прошитый пулями и точно в землю вбитый.
Раскинул лапы зверь, как будто крест широкий,
Струились из ноздрей кровавые потоки.
Медведь еще дышал, еще водил глазами,
Но неподвижен был. Повисли за ушами
На левой стороне Стряпчина, а на правой,
Вцепившись, Справник пил из горла ток кровавый.

Гречеха приказал отнять от туши гончих,
Просунув меж зубов прута железный кончик.
Стрелки прикладами медведя повернули;
Виваты грянули и в небе утонули.

Асессор ликовал, поглаживая дула:
«Двустволочка моя! Надула! Всех надула!
Двустволочка моя! Мал золотник, да дорог,
Пословица права, без всяких оговорок!
Не любит зря стрелять, поможет взять на мушку!
За драгоценный дар благодарю Сангушку!»
Все восхищался он — искусная работа!
И находил в ружье достоинства без счета.
«Бегу за Мишкой вслед, — сказал Юрист, стирая
Со лба горячий пот. — Кричит пан Войский с края:
«Стой!» А чего стоять? Косматый жарит в поле,
Как заяц, во всю прыть. Уйти позволить, что ли?
Бегу, спирает дух, догнать надежды нету,
Гляжу, а зверь бежит прямехонько к просвету!
На мушку взял его. «Ну, Мишка, друг бедовый!» —
Подумал я, и всё! Вот он, лежит готовый!
Нельзя не похвалить моей Сагаласовки {290} ,
Сагалас лондонский, хоть из Балабановки!
Тот оружейник был поляк, по всем приметам,
Но ружья украшал по-английски при этом».

Асессор закричал: «Ну, нет, уж это дудки!
Медведя я убил, пан, верно, шутит шутки!»
Но отвечал Юрист: «Не суд у нас — облава,
Здесь все свидетели, принадлежит мне слава!»

И зашумели все, заспорили речисто,
Те за Асессора, а эти за Юриста.
О Ключнике они совсем не вспоминали,
Бежали сбоку все, что дальше там — не знали!
Гречеха слово взял: «Теперь, по крайней мере,
У нас достойный спор — вопрос о крупном звере,
Не заяц, а медведь — не стыдно стать к барьеру,
И я, друзья мои, стою за эту меру!
Другого не найти решенья в спорном деле,
Вам все равно теперь не избежать дуэли!
Когда-то шляхтичи здесь жили по соседству,
Принадлежавшие к древнейшему шляхетству.
Меж их усадьбами вилась река — Вилейка,
А звали шляхтичей Домейко и Довейко.
В медведицу они пальнули как-то вместе,
Не знали, кто убил, — и вот, во имя чести,
Сквозь шкуру поклялись стреляться: дуло в дуло!
Дуэль шляхетская! А сколько шума, гула
Вокруг условий шло! О доблестной дуэли
Еще до наших дней рассказы долетели.
Я секундантом был, как все происходило,
Подробно расскажу. Давненько это было…»

Пока он говорил, уладил Ключник дело,
Он тушу обошел и оглядел умело.
Могучим тесаком по голове ударил,
Затылок разрубил, в мозгу ножом пошарил
И, пулю вытащив, отер ее ливреей
И к дулу приложил — примерить поскорее.
«Вот пуля, — произнес. Все на него взглянули. —
Панове, — продолжал, — у вас другие пули!
Ружье Горешково! — Тут он приподнял ловко
Старинное ружье, скрепленное бечевкой. —
Но выстрелил не я, хотя и был под боком,
Боялся в юношей попасть я ненароком!
Бежали юноши. Глазам своим не веря,
Над графской головой увидел лапу зверя!
Горешков родич он… Хотя бы и по прялке…
Воззвал я к господу и был услышан, жалкий!
Послали ангелы на помощь бернардина,
Он всех нас устыдил, ну, молодец ксенжина!
Покуда я дрожал, чего-то дожидался,
Он выхватил ружье, и выстрел вмиг раздался!
За сто шагов стрелял и между головами,
В пасть зверю угодил! Признаюсь перед вами,
Немало прожил я, но я стрелка такого
Лишь одного знавал и не встречал другого.
Он, славный некогда на стольких поединках,
Он, пулей каблуки срезавший на ботинках,
Он низкий человек, но храбрости отменной,
Усач по прозвищу, фамилии презренной.
Однако ни к чему теперь его отвага,
По самые усы горит в аду бродяга!
Хвала ксендзу! Двоих сегодня спас ксенжина,
А может, и троих, ну, квестарь, молодчина!
Горешково дитя, последнее на свете,
Когда б медведь задрал, и я бы не жил, дети!
Полез бы на рожон в пасть к бурому уроду,
Пойдем-ка, добрый ксендз, за Графа выпьем меду!»