Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Собранье оглядел внимательный Соплица,
Все слушали его, боясь пошевелиться,
Хоть опасался он наскучить молодежи,
Но поучить ее считал полезным тоже;
С сомненьем глянул он на пана Подкоморья,
Глазами поискал у старшего подспорья,
Но тот заслушался, кивая головою, —
Как видно, и его забрало за живое!
Тогда Судья подлил в бокал ему токая
И дальше продолжал: «Учтивость не такая!
Панове, нам она и впрямь нужна без меры,
Когда сумеем чтить и возраст, и манеры,
И добродетели других, то непременно
Поймем, что в нас самих и дорого и ценно.
Кто хочет взвеситься хотя б из интереса,
Другого должен он поставить мерой веса.
Всегда способствует учтивость доброй славе,
И дамы ждать ее от молодежи вправе;
Особенно ж когда богатство, древность рода
Венчают красоту, что создала природа,
Любви завязка здесь; поэтому нередки
Союзы славные, так рассуждали предки,
А нынче…» Тут Судья на юношу с упреком
Взглянул и замолчал, как будто ненароком,
Меж тем как речь его была прямым уроком.

По табакерке вдруг пощелкал Подкоморий:
«Нет! Было в старину у нас похуже горе!
Не знаю, мода ли другая виновата,
Но юноши умней, и нет того разврата.
Да что и говорить! Я помню, как в те годы
Сводил нас всех с ума кумир французской моды
Наехали толпой юнцы из-за границы —
С ногайскою ордой могли б они сравниться!;
Гоненья начались на старые порядки,
Права, обычаи, кунтуши, тарататки {247} !
И кто бы прок нашел в шальных молокососах,
Гнусящих в нос порой, а иногда безносых,
Читающих с утра брошюры и газеты,
Хвалящих новые законы, туалеты!
Шляхетство поддалось ужасному влиянью, —
Кого захочет бог подвергнуть наказанью,
Того безумием настигнет он вначале…
Перед безумцами и умные молчали!
Народ страшился их, как мора или сглаза,
Не зная, что и в нем сидит уже зараза.
Ругали модников, но, поддаваясь блажи,
Бросали кунтуши, святую веру даже…
Разгул на масленой, и вот, не оттого ли,
За карнавалом вслед — великий пост неволи!

В дни юности моей приехал к нам в Ошмялы
Подчаший — образец французской обезьяны,
Он первый разъезжал у нас в коляске узкой
И первый на Литве носил сюртук французский.
Все, как за ястребом, за ним гнались, бывало,
А молодежь его едва не ревновала
К тем, у чьего крыльца появится двуколка;
Звал по-французски он свой экипаж «карьолка {248} »,
И на запятках там сидели две болонки,
На козлах — немчура, как жердь сухой и тонкий,
В обтянутых штанах, с повадкой скоморошьей,
На туфлях серебро, — видать, что гусь хороший!
В дурацком парике с косицей для парада —
Недаром старики смеялись до упада!
Крестясь, твердил народ, что, мол, погнал по свету
Венецианский черт {249} немецкую карету!
Каков Подчаший был, об этом речь другая, —
Похож на шимпанзе, похож на попугая…
И золотым руном звал свой парик Подчаший,
Который колтуном прослыл в округе нашей.
Остался все-таки у нас кой-кто из панства,
Кто презирал еще пустое обезьянство,
Но тот помалкивал, не то иные сдуру
Заголосили бы, что губит он культуру!
Так крепко этот вздор проник уже в натуру,

О конституции рассказывал Подчаший,
Реформы завести хотел в округе нашей
На основании французского открытья
О равенстве людей. Не стану говорить я
О нем, — известно нам из божьего закона,
Об этом равенстве и ксендз твердит с амвона,
Да только не было завету примененья.
Однако модники в безумном ослепленье
Не верили вещам известнейшим на свете,
Не напечатанным в сегодняшней газете!
Борясь за равенство, Подчаший стал маркизом, —
Он моде уступал и всем ее капризам,
А каждый модник был в те времена маркизом!
Когда же Франция переменила моду,
То демократом стал Подчаший ей в угоду!
Теперь Наполеон у них владеет троном,
И прежний демократ зовет себя бароном.
Но все меняется со временем крылатым,
И, не умри барон, он стал бы демократом!
Хоть мода и глупа, но говорят, однако:
Что выдумал француз, то мило для поляка!

Да, молодежь теперь успела измениться.

Не модами ее прельщает заграница,
Не ищет истины она в брошюрах разных,
Не совершенствует акцент в беседах праздных.
Наполеон — мудрец, он не дает народу
Заняться модами, тщеславию в угоду.
К тому ж орудий гром нас призывает к славе,
О Польше говорят, надеяться мы вправе,
Что нам теперь уже недолго ждать расцвета;
Где лавры, там цветет свобода, знаем это!
Жаль! Время тянется в бездействии печальном,
И все нам кажется несбыточным и дальним.
Так долго ждем вестей, а их нет и в помине!»
Тут он вполголоса спросил ксендза: «Ты ныне
Известье получил, отец, из-за границы,
Скажи нам, что же в нем о Польше говорится?»
«Да ровно ничего! — ксендз молвил беззаботно;
Видать, что слушал он беседу неохотно. —
Что мне политика? Я не ищу в ней славы,
А если получил известье из Варшавы, —
Дела церковные, и вам, как светским людям,
Неинтересные, касаться их не будем!»