Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Пан Войский взял свечу и вышел с Возным в сени,
Там он затребовал серьезных объяснений,
Выспрашивал его: какие-де причины
Заставили столы перетащить в руины
(Руины издали в густой листве белели),
Зачем столы туда поставил в самом деле?
Пан Войский не видал в таком поступке толка,
Спросил Судью, но тот пожал плечами только.
Однако некогда исправить упущенье,
Пора просить гостей отведать угощенье.
Дорогой Возный сам все объяснил пространно:
Мол, изменить пришлось распоряженье пана,
Мол, в доме комнат нет для пиршества пригодных,
Мол, в них не разместить гостей столь благородных!
А замок цел еще, не обвалились своды,
Хоть треснул потолок кой-где за эти годы;
Нет окон, но без них еще удобней летом.
На близость погребов ссылался он при этом,
А сам мигал Судье, — видать по важной мине,
Что он умалчивал об истинной причине.

За тысячу шагов от дома, за листвою,
Виднелся замок тот — наследье родовое
Горешков. Но погиб в восстанье {242} пан последний,
И стало некому владеть землей наследной.
Тут начались суды, секвестры… Скажем смело,
Что от имения немного уцелело.
По женской линии родне кой-что досталось,
Да перепало там и кредиторам малость.
На замок только лишь не зарилось шляхетство,
Ведь разорить могло подобное наследство!
Однако юный Граф, богач и родич пана,
На замок предъявил свои права нежданно;
Любитель готики, он разбирался в стиле,
И стены древние ему но вкусу были.
Хоть утверждал Судья — ведь был он патриотом, —
Что замок выстроен поляком, а не готом!
И замка ни за что не уступал Соплица,
Он с Графом захотел из-за него судиться;
Но тяжба их в судах осталась без ответа
И поступила в суд губернский из повета,
Потом в сенат, потом дорогою привычной
Вернулась вновь она в исходный суд — граничный.

И правду говорил Протазий о руинах,
Хватило места всем в больших сенях старинных.
Колонны круглые там подпирали своды,
Мощенный камнем пол, широкие проходы,
И стены чистые, без всяких украшений,
Лишь по углам рога ветвистые оленей
И надписи, когда и где убиты были,
А чтоб о подвигах стрелецких не забыли,
Записан ряд имен, гербов прибито много;
Горешков Козерог {243} виднелся у порога.

В сенях все общество столпилось в полном сборе,
И к месту главному идет пан Подкоморий —
Он, самый старший здесь и возрастом и чином, —
Проходит, кланяясь и дамам и мужчинам,
Ксендз {244} и Судья за ним, как водится «доныне:
Вначале ксендз прочел молитву по-латыии,
Мужчины выпили, потом на скамьи сели,
Литовский холодец {245} в молчанье дружном ели.
Тадеуш молод был, но на почетном месте
По праву гостя сел с Подкоморянкой вместе.
Меж ним и дядюшкой местечко пустовало,
Как будто бы оно кого-то поджидало.
Судья поглядывал на дверь, по всем приметам,
11 сам кого-то ждал, не говоря об этом;
К так же нервничал Тадеуш почему-то,
На дверь посматривал он каждую минуту.
И странно! Столько панн сидело тут же, рядом,
Тадеуш ни одной не удостоил взглядом.
И для царевича нашлась бы здесь невеста,
А юноша глядел лишь на пустое место.
Не знал он, чье оно, — пленяет юность тайна,
И тешила его загадка чрезвычайно!
Соседку между тем он не вовлек в беседу,
Не угощал ее, как следует соседу,
Был невнимателен и по своим манерам
Не выказал себя столичным кавалером.
Пустое место лишь влекло и волновало, —
В мечтах Тадеуша оно не пустовало!
Все мысли прыгали, гоняясь друг за дружкой,
Как скачет под дождем лягушка за лягушкой.
Но образ девушки в них силой чудотворной
Царил, как лилия над синевой озерной.

Пан Подкоморий сам за третьей переменой
За дочерями стал ухаживать степенно:
Одной подвинул хлеб, другой в мадере почки,
Сказав: «Услуживать приходится вам, дочки,
Хоть и не молод я!» Тут юноши в смущенье
Скорей придвинули соседкам угощенье.
Меж тем насупился Соплица недовольный,
Хлебнул венгерского и разговор застольный
Затеял: «Новые порядки — грош цена им!
Напрасно молодежь в столицу посылаем.
Не стану спорить я, что сыновья и внуки
Постигли лучше нас все книжные науки;
Да жаль, не учат там, как жить с людьми и светом,
Не наставляют их, как должно бы, советом!
Бывало, шляхтичи у панов жили годы,
И сам я десять лет провел у воеводы {246} —
У Подкоморьего отца. — Тут он соседу
Чуть-чуть колено сжал и продолжал беседу: —
Сказать по совести, пан — памяти блаженной —
Манерам нас учил, учтивости отменной.
И благодарен я, добра мне сделал много,
И за него молю до сей поры я бога!
Хоть не отмечен был вниманием особым,
Остался, шляхтичи, я скромным хлеборобом,
В то время как среди воспитанников пана
Достигли многие и почестей и сана;
Но обо мне никто не скажет здесь с упреком,
Чтоб я кого-нибудь обидел ненароком!
По правде говоря, искусство обхожденья
Дается нелегко и требует терпенья!
Любезно руку жать и отдавать поклоны
Умеют в обществе любые фанфароны;
Развязность светская, купеческая живость —
Не старопольская шляхетская учтивость!
Училась молодежь учтивости недаром,
Учтивым должно быть и с малым и со старым,
Учтив с женою муж, пан со своей прислугой,
Но с каждым иначе. Немалая заслуга
Доподлинно узнать искусство обхожденья:
Кому воздать почет, кому лишь уваженье.
Учили старики! Беседа их порою
Была для шляхтича историей живою!
А панство разговор вело с ним о повете,
Давали шляхтичу понять беседы эти,
Что знает все о нем доподлинно шляхетство;
И шляхтич дорожил своею честью с детства.
Теперь каков ты? Кто? Не спрашивают паны,
Ведь ценятся одни набитые карманы!
Еще Веспасиан обмолвился когда-то:
«Не пахнет золото», — для нас оно и свято!
И всякий всюду вхож, когда он не Иуда,
Нет дела до того, свой род ведет откуда.
Приятелей мы чтим за спесь и капиталы,
Точь-в-точь как деньги чтут презренные менялы!»