Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Граф
Как странно! Выпущен?

Адольф
А что? Нашли невинным.

Церемониймейстер
Тут дело не в вине, другие есть причины.
Кто долго был в тюрьме, тот много видел там
И слышал, а всегда приходится властям
Хранить свои дела и цели от огласки.
Вершить политику немыслимо без маски,
И тайна — ось ее. Вам странно, господа?
Вы, скажем, из Литвы приехали сюда, —
Так у себя в глуши, вдали от всех событий,
Вы государство знать, как хутор свой, хотите!
(Смеется.)

Камер-юнкер
Литовцы говорят по-польски? Но, клянусь,
Я думал, что Литва в основе та же Русь.
В моих глазах Литва — как часть другой планеты:
О ней совсем молчат парижские газеты!
Лишь в Constitutionnel два слова иногда.

Барышня
(Адольфу.)
Тут, кажется, вопрос национальный? Да?
Рассказывайте…

Старый поляк
Я когда-то знал Циховских, —
Почтенный, скромный род помещиков литовских.
У них загублен сын, — он был мне как родной.
Где он? О, страшный век! О, люди, боже мой!
Трем поколениям достались кровь и муки.
На пытку вслед отцам пошли сыны и внуки.

Адольф
Я с детства знал его. Циховский молодой
Считался остряком. Умен, красив собой,
Он был неистощим на шутки и проказы.
Откуда только брал веселые рассказы!
А как детей любил, какой он был им друг!
«Веселым паном» звал его наш детский круг.
Да, помню, как не раз перебирал руками
Я кудри юноши, играя завитками.
И помню взгляд его блестящий и живой,
Пленявший каждого открытой прямотой.
Детей обворожить умел он как кудесник,
Порой казалось нам, что это наш ровесник.
Невеста у него была. Он приносил
Подарки от нее. Всех малышей просил
На свадьбу к ним прийти… Но вдруг его не стало.
Полиция туда, сюда, да толку мало.
Ну, словно он с собой покончил в цвете лет.
Мы все к родным, к друзьям. «Исчез!» — один ответ.
И вскоре у людей иной не стало мысли:
Был найден плащ его мальчишками на Висле.
Плащ принесли жене. Признала — да, его…
Но трупа не нашли. Год минул — ничего.
Догадки строили, жалели, слезы лили,
Но посудачили, а там и позабыли.

Так года два прошло. Однажды в поздний час,
Когда вечерний свет на улицах погас,
И гнали в Бельведер толпою заключенных,
Один из жителей, участьем привлеченных,
Иль, может быть, смельчак, варшавский патриот,
Из тех, что узникам ведут украдкой счет,
Услышав, как звенят на улицах оковы,
Сказал вполголоса: «Ответьте, братья, кто вы?»
Их страж отстал в тот миг. Назвали сто имен,
Меж них — Циховского. Так был вдруг найден он.
Жена писала всем, просила, умоляла,
Но больше ничего о муже не узнала.
Вновь года три прошло без вести. Только вдруг
Разносится по всей Варшаве страшный слух,
Что жив он, что в тюрьме он терпит истязанья,
Что пыткой у него не вырвали признанья,
Что били, жгли его, пытались запугать,
Щекоткой мучили, селедками кормили,
И не давали пить, и не давали спать,
Страшили масками и опием поили…
Но шли аресты вновь, тюрьма была полна.
Он всеми был забыт, лишь плакала жена.

Раз ночью вся семья проснулась от трезвон
Открыли — офицер, жандарм вооруженный,
И с ними узник, он! Велят его родным
Расписку дать, что он пришел домой живым.
И офицер ему с какой-то дикой злобой,
Захлопывая дверь, сказал: «Болтать попробуй!..»
Бегу назавтра к ним. Но встретился мне друг
И молвит: «Не ходи, там сыщики вокруг».
Иду я через день — жандармы там засели.
Иду спустя дней семь — он слаб, лежит в постели.
Но за городом вдруг встречаю экипаж.
Мне говорят, что в нем сидит Циховский наш.
Я не узнал его: хоть пополнел он сильно,
Но вряд ли оттого, что ел в тюрьме обильно.
Нет, щеки у него отечны и бледны,
В морщинах все лицо, глаза воспалены.
Не вспомнил он меня, а прежде знал отлично.
Хоть я назвал себя, смотрел он безразлично.
Тут я сказал, что мы знакомы с давних пор,
И ожил лишь тогда его потухший взор.
Ах, все, что вынес он, что было за плечами,
Что передумал он бессонными ночами,
Все по глазам его я понял в этот день, —
Такая скорбная заволокла их тень.
Сравнил бы я глаза страдальца и ресницы
Со стеклами окон решетчатых темницы,
Чей с паутиной схож туманный серый цвет,
Хоть радугой с боков их мертвый зрак одет, —
Чья сумрачная глубь для взора непонятна
Затем, что ржавчина легла на них и пятна,
И в душной затхлости, в потемках под землей,
Прозрачность потеряв, они покрылись мглой.