Знание-сила, 2001 №11 (893)

«7 мая 1917 г. То, что называют теперь великой революцией (это уже вторая! сколько сил!), в сущности, есть не революция и даже не политический переворот, а распад, разложение, государственное и социальное».

Чем ближе к роковым для страны событиям, тем больше явных мотиваций необходимости дневника. Если вначале это кризис душевный, par exellence, то затем – и душевный, и общественный кризисы совмещаются. И одно объясняет другое. «Общественные» причины ведения дневника вскоре обнаруживают себя. Возникает идея «послания». Надо донести правду.

Татариновка – дача по Павелецкой дороге, где жил историк со своей многочисленной семьей. После 1917-го года многие родные и близкие находили здесь приют

«17 марта 1918 г. Сегодня после разговора с В.М. Хвостовым, который был у меня с ответным визитом, я опять вернулся к мыслям о причинах нашей катастрофы и о будущем. Как хотелось заняться обработкой их и собиранием материала, но сейчас это кажется почти невозможным. Буду записывать отдельные мысли и делать выписки».

Главное теперь – ничего не забыть.

Минуты отчаяния тоже не забыть. Они – свидетели.

«27 февраля 1918 г. Москва празднует годовшину пролетарской революции без одушевления. Сейчас, в 3 часа дня, на улицах пустынно; на перекрестках – милиционеры. Магазины и лавки заперты и закрыты железными решетками, ставнями и наскоро сделанными щитами…

Я совершенно ясно вижу на себе отражение и проявление общей деморализации, составляющей самую сущность нашего крушения и распада всего государства и общества. У всех утрачена вера в себя и свои силы, утрачен стыд и затемнена совесть. Утрачено совершенно желание работать и сознание необходимости труда. Да, труд становится совершенно невозможным при теперешней анархии, когда никто не знает, воспользуется ли он или грабитель плодами своего труда. Обесценение денег разрушает всякий критерий для справедливой оценки труда. Все вертится, как в водовороте, и все живут изо дня в день. Последнее, то есть полная неуверенность в завтрашнем дне, страшно истощает и деморализует с своей стороны окончательно. Я, при всей свосй привычке и любви к труду, не могу работать. Сажусь за свои научные темы, и неотвязно преследует мысль: это никому не нужно, бессмысленно, что, быть может, через неделю или через месяц я буду стерт с лица земли голодом или грабителем, что та же участь ждет мою семью, и т.д.».

Веселовский в своем кабинете

Мысль о самоубийстве возникает не раз, но отчаяние отступает в последнюю минуту. Может быть, спасает «научное нутро»? Ученый начинает осознавать свой дневник как исторический источник: запомнить – сохранить – передать.

«25 апреля 1919 г С прошлого четверга я в Татариновке. Доехал с большим трудом. Беспорядок на железн. дороге превосходит всякое описание. Мы вышли из дому в 1 [час] дня. До Зубовской дошли пешком, затем сели на трамвай- На Крымской площади трамвай стал, т. к. оборвались электрич. провода. Пришлось идти пешком. В начале третьего часа дошли до вокзала.

…Поезд состоял из одного вагона 3-го класса для советских служащих и 7-8 товарных вагонов. В них набилось народа по крайней мере вдвое более нормы, т. е. человек по 80-90. Многие размешались на буферах, а в Бирюлеве полезли и на крыши те, кто не мог сесть в Москве и пропустил уже несколько поездов. В Расторгуеве ж-дорожная охрана стреляла по сидевшим на крышах.

…Женя не дождался билета, пошел пешком до Бирюлева (16 верст) и там сел без билета на веневский поезд и пришел домой в 2 ч. ночи. В его вагон во время пути внесли два трупа. Красноармеец стрелял во время пути по крышникам и убил одного из них. Матросы и добровольцы из публики приняли сторону убитого, остановили поезд и избили до смерти красноармейца. Трупы были уложены в вагон, и поезд продолжал путь. Пассажиры, деятели и свидетели сходили на станциях, где кому следовало, а трупы ехали в Венев. Народный суд без всяких формальностей».

Повседневная жизнь людей для него сильнее любой теории, это и настоящее, и полноценное «прошлое». Минута, и уже – история, всегда безвозвратная.

Дневник Веселовского – послание, написанное без жалоб, стонов, нытья, с величайшим достоинством, на которое способен далеко не каждый. Я процитирую то, что нелегко читать, но читать надо, чтобы помнить и понимать: