Знание-сила, 2001 №11 (893)

Трудно пересказать дневник, по объему это – приличная монография. Да и нет смысла. Попробуем что-то понять в авторской драматургии: зачем? почему? для кого? что хотел и что сказал?..

Первые строки дневника:

«7 января 1915 г. Следует писать так. чтобы и читателю оставалось, что додумывать. Искусство – в том, чтобы читатель додумывал то, что имел в виду автор, и сам дополнял недосказанное автором».

Итак, между ним, автором, и читателем сразу устанавливаются «правила игры» – уметь додумывать. Читатель – фигура неясная, но, быть может, мы к ней приблизимся, когда увидим глубинную предпосылку дневника. Она в том, что рвется наружу, что помогает установить равновесие в душе.

Степан Борисович. 1915 год

«10 ноября 1915 г. Странное время! Время, когда в головах российских обывателей, и раньше-то не крепких, все перемешалось. Всевозможные организации, бюро, комитеты, советы и т.п. захватом делают кому что вздумается. Правительства как единой власти, ведущей внутреннюю политику, нет. Полный разброд. На местах дела не лучше, чем в центре. Кажется, будто люди хотят заглушить суетой, беспорядочной работой и спазматическими усилиями воли гнетущее их смутное сознание надвинувшейся и непоправимой беды. Опять то же! От моей ли это природы или от продолжительной кабинетной работы, не могу понять. Вижу только, что моя способность сильно и тонко чувствовать и в то же время холодно и строго логически рассуждать, относиться ко всему осмотрительно и вдумчиво сделала меня совершенно негодным для деловой толкотни и сношений с людьми на деловой почве. На этом поприще нужны толстые бока, крепкие кулаки, самодовольная уверенность, а главное – никогда ни в чем не сомневаться; а сильная самостоятельная мысль и выдержанная воля совершенно не нужны. Когда очнешься, становится холодно, тяжело, и все окружающее кажется чуждым».

Предчувствие неотвратимого – жестокая реальность, в которой ему невыносимо тяжко быть. Веселовский работал во время Первой мировой войны в структуре, которая призвана была оказывать помошь беженцам.

Он ощушает катастрофу «изнутри». (7 декабря 1915 года: «…везде такая кутерьма, такой развал, неразбериха»; 21 декабря 1915 года: «…опять грусть и тревога. Когда этому конец? И будет ли когда-нибудь?.. Трудно, пожалуй, совсем невозможно изложить все то, что я переживаю.., я так разбит физически и духовно, что не способен сойти с рельс… Такие калеки, как я, с рельс не сходят; их и сбить трудно»). Историк завершил работу над «Сошным письмом» – что скажут коллеги? С женой – непонимание, в семье – почти разлад.

1 января 1916 года: «…я давно и постоянно испытываю тягостное чувство пустоты, расхолаживающее влияние этой тупой, эгоистической, плебейски- завистливой и прозаически настроенной ученой братии. Мысль о том, что мое увлечение наукой и все мои труды, на их взгляд, есть чудачество обеспеченного человека, меня не покидает… Для близких и для новых людей, с которыми знакомишься, я становлюсь болезненно-сложной загадкой. Сложность и тонкость моих переживаний становится роковым препятствием для всяких сближений. Остается жить в себе и в своих мечтах. Да чего ждать от чужих и новых людей, когда самые близкие не понимают».

«26 апреля 1916: вечером – Н.В. Якушкин. С ним я чувствую ясно то, что мне не раз приходило в голову и что я замечал в себе: ни с одним из своих близких знакомых я не могу быть откровенным и естественным во всех отношениях: для каждого из них закрыты то один, то другой, то многие закоулки моей души».

Выход – обратиться к тому, кому не надо все объяснять, потому что он «все понимает»! В этой проекции предполагаемого читателя видится и смысл его дневников: преодолеть внутреннее глубокое противоречие собственного духа. Открыться, обнажить личное, самому увидеть и понять! Предполагаемый читатель – это и мыслимая дефиниция, и одновременно он сам.

Может быть, я что-то домысливаю?..

Е1ена Евгеньевна, урожденная Сифферлен, первая жена Веселовского

«18 сентября 1917 г. Ужасное состояние духа. Провел пять дней в Татариновке, отдыхал, был не только в сносном, но даже в хорошем настроении. Вчера вечером вернулся в Москву и потерял равновесие. Причина? Но кто ее знает. Как будто без особой причины, а может быть, «он», внутренний он. живущий во мне независимо (или кажется, что независимо), есть «я», обеспокоенное не без причины».