Григорий Сковорода - Беседа 1-я Нареченная observatorium (Сіон)

Афанасій. Не для того ли, что умное око, как свет и фонарь во тме, предводительствует нам, когда блаженства ищем? А всякое сумненіе и невежество есть то тма.

Яков. Умное око есть нам вожд во всех делах. Неужели хорошая скриница и табакера наречется у тебе свет и благоразуміе?

Григорій. Δαίμων, или даймон, или демон значит дух веденія. Каждый же человек состоит из двоих, противостоящих себе и борющихся начал, или естеств: из горняго и подлаго, сиречь из вечности и тленія. Посему в каждом живут два демоны или ангелы, сиречь вестники и посланники своих царей: ангел благій и злый, хранитель и губитель, мирный и мятежный, светлый и темный… Справтеся, о други мои, с собою, / 201 / загляньте внутрь себе. Ей, сказую вам — увидите тайную борбу двоих мысленных воинств, найпаче при начинаніи важнаго дела. Вникните только и возникните на думное сердца вашего поле, всех окианов и всяких небес пространнейшее. В един час коликія тысячи перелетывают пернатых, и молніи быстрейших дум ваших во все концы вселенныя, и во всю поднебесную пресмыкающихся? Нет дела, ни самаго мелочнаго действія, коему бы не были они началом и семенем. Горнее духов ополченіе немолчно вопіет: «Ктоо, яко бог?» «Всяка плоть сено, и ничто же». «Дух животворит глагол божій». «Внял ли еси рабу моему Іову?» «Ты еси Христос, сын бога живаго…» А долнее в бездне сердечной противоречит: «Несть бог». «Плоть и кровь все животворит». / 202 / «Туне ли чтит Іов бога?» «Доходы то делают». «Христос льстит народы…» Обе сіи арміи, как потоки от источников, зависят от таковых же, двоих своих начал: горняго и долняго, от духа и плоти, от бога и сатаны А,

А От отца истины и от отца лжи. Прим. автора.

от Христа и Анти-\297\христа. Великая и благая дума есть то главный ангел, весть благая, совет прав, уста премудрая, язык новоогненный, благовестіе мира, глагол живота, семя благословенное, слово спасительное и напротив того. Теперь скажи, Афанасій, борются ли твои мысли?

Афанасій. Ей, отгадал ты! Одна мысль вопіет во мне, или скажу с пророком Захаріею: «Ангел, глаголяй во мне». Новое, не полезное возвещает Сковорода. / 211 / А непріязненный ангел хитро противоречит и шепчет, как Еве, вот что: «Тонко черезчур прядет, не годится на рубаху паучина». Я же во Исаіи недавно читал сіе: «Постав паучиный ткут…» И не будет, де им во одеяніе. Говорит о ветрогонах, поучающихся тщетным, а презревших полезная. И подлинно: «Лета наши, яко паучина».

Яков Ябедник из тех же законов, как змій и. з тех же цветов не мед, но яд высосает; а діавол в той же библіи весь вкус от своего чрева, как паук паучину из собственнаго своего брюха, тончайше и глаже шелка, ведет, а не от божіего духа, как министр Лжехриста, а не законнаго царя, коего верховный благовестник вот чем хвалится: «Мы же ум Христов имамы». / 212 /

Лонгин. И я чувствую моих духов борбу.

Ермолай. А во мне таков же спор тайно шумит.

Яков. Сіе и дивно, и не дивно. Дивно, что мало кто усердствует заглядать внутрь, испытывать и узнавать себе. А не дивно потому, что непрерывная сія брань в каждом, до единаго, сердце не усыпает. Во мне самом сердечный избыток или неисчерпаемый родник от самаго рождества моего не родил ни слова, ни дела, чтоб начинанію его преисподних духов с небесными силами брань не предиграла, так, как на небе борющихся ветров шум предваряет грядущую весну. Сіе мне приметно не было в юношеских летех. Буйныя мои мысли презирали оную притчу: «Всяк Еремей про себя разумей». / 221 / Странныя редкости и ветренныя новости отманывали их от вкуса, как оныя, так и сея общенародныя речи: «Харош Дон, но что лучше, как свой дом?» Казалось, что в доме моем все для мене равно пріятели. А мне и на ум не всходило оное евангелское: «Враги человеку домашніи его». Наконец, усиливаясь, как пожар, в телесном домишке моем, нестройность буйности расточенных по безпутіям мыслей, будьто южный ветер потоки, собрала во едино, а мне на память и во увагу привела, реченное оное к исцелевшему бесноватому, слово Христово: «Возвратися в дом твой». От; того начала благоденствія моего весна возсіяла. И так, слово твое, Григорій, и дивно, и не дивно, и новое, и древнее, и редкое, и общее. Однак благая во мне дума или скажу с патрі- \298\архом Исааком: «Ангел мой похваляет слово твое, а клеветник нем». / 222 /

Ермолай. Ангел твой, о друг ты мой, Яков: «Иже тя сохраняет от всякаго зла», не прельщается, похваляя древнюю новость и новую древность. Все то не великое, что не заключает в себе купно древности и новости. Если во времена соломоновскія не едали грибов, а ныне востал изобретатель оных, сіе не великое, яко не древнее, а не древнее потому, что без сего люди живали древле блаженно. Что древнее, как премудрость, истина, бог? Все дела не для всех, а сіе — всем временам, странам и людям столько для каждаго нужное, сколько для корабля компас и кормило, а для путника Товіи — наставник Рафаил. Премудрость чувствует вкус во всесладчайшей истине, а истина сокрылась в боге и бог в ней. / 231 / Сей есть един краеуголный камень для всех зиждущих храм блаженства, и премудрая симметріа для строющих ковчег покоя. Сія есть единая, святых святейшая древностей древность. Но где ты мне паки найдеш сердце, управляемое компасом и телескопом веры божія? Вот сія ж самая древность есть предивная редкость, новость, чудо! А хулящій ее есть пакостник плоти, ангел сатанын. Не люди сему виною, но сердцами их овладевшій хульный дух.