Григорий Сковорода - Беседа 1-я Нареченная observatorium (Сіон)

Лица: Афанасій, Лонгин, Яков, Ермолай, Григорій

Григорій. «Прійдите, взыйдем на гору божію». О беседка! О сад! О время летное! О други мои! Восхищаюсь веселіем, видя вас, моих собеседников. «Прійд[ите], взыйд[ем] на гору господню».

Афанасій. Вчера нападала на мене ужаснейшая скука и, как пшеничную ниву вихр, колебала. Едва довлел отбиться.

Григорій. Блажу тебе, друг мой, радуйся, воине Христов! Сія есть победа наша, побеждающая не плоть и кровь людскую, но бешенныя мысли и мучительные духи. Они-то суть семя, глава и начало всякія человеческія злобы / 12 /, а власть тмы житейскія, опаляющія душу, мертвых человеков.

Афанасій. Я вчера не был мертвым, а тем-то самым и чувствовал, что сердце мое горестнейшим некіим огнем опалялося.

Григорій. Как? Ты вчера не был мертв?.. Не достойно ж я тебе назвал блаженным.

Афанасій. А мне твое слово не понятно.

Григорій. Был ли кто болен? Тот несть болен. А кто был мертв, тот есть уже жив. Как пройшла ночь смерти, так настал день жизни.

Афанасій. Вот тебе крючки по закоулкам! А закоулки по крючкам. Кто ли завертел закоулок, тот перейшол крючок. Не погневайся, я не пророк и меня твой свиток внутрь не услаждает.

Григорій. О любезный человече, коль сладка сердцу моему простота твоя!

Афанасій. Но не сладка гортани моему словеса твоя. Помилуй, беседуй простее.

Григорій. Есть, что мнится правым, но существом криво. И есть, что мнится развращенным, но естеством правое. Если закоулок ведет к правоте, по концу своему прав есть. / 21 / Но косоглазый тот прямик и крючковата есть простота, отверзающая проспективу и архитектурной мост прямо во град лжи. Конец делу судья. Что-то показалось ли тебе крючком, что ли?..

А Primo et novissimo amico meo Andrea Joannidi K[ovalevscio], Domino vice-tribuno proprii fetus ebitionem dono affero. Senex Gregorius de Sabba Skovoroda. [Першому й останньому другові моєму Андрію Івановичу Ковалевському віце-губернаторові витвір власної душі присвячую і дарую. Дідусь Григорій Сковорода, син Сави]. Прим. автора. \283\

Афанасій. Я вчера, слышь, не был мертвым, а днесь жив есмь. Так не достоин ли я ублаженія и твоего сорадованія?

Григорій. Таковаго величанья достоин и буйвол: он тебе здоровее и вчера не был мертвым.

Афанасій. По мне изволь, блажи и его: буйволовское блаженство моего не упразднит. Неужель милость божія в одних, точію наших, выгодах ограничилась! «Щедроты его на всех делех его». И я благодарю ему, что доселе есмь жив.

Григорій. Чем ты уверен в животе твоем?

Афанасій. Разве ты член секты Пирронскія? А мне в доказательство употребить трость сію?

Григорій. Разве тем, что шатко похаживаешь?

Афанасій. То-то видишь мое телишко, слава богу, котится, как тележка. Ай, дядя!.. / 22 /

Григорій. Дядя сестринцу своему не советовал ехать в глубоку осень возком, но верхом на свадьбу. Афонька решился ехать возком — сам себе господин и кучер. В поле, среде брода, лошак отпрягся, оставив колеснице гонителя во потопе вод многих…

Афанасій. Ну! Что стал? Веди далее.

Григорій. Не ведется. Афонька с нуждою пеш добрался до брачного дому, исполнив пословицы: «Спешил на обед, да и ужина не застал». «Кто спешит — насмешит». Вот тебе твоя тележка!

Афанасій. Молодчик твой был ветрогон.

Григорій. Старик Афонька с женою своею построили себе хатку на льду. В седмый день с полночи пришол, как тать, дождевой поток и стащил их с храминкою в потоп.

Афанасій. Вот разъехался с баснями! Все твое доказательство на пустых небылицах.

Григорій. Евангеліе разве не притчами учит? Забыл ты храмину, дураком основанную на песке? Пусть учит без притчей тот, кто пишет без красок! Знаешь, что скоропись / 31 / без красок, а живопись пишет красками. Но во обоих, как в Мойсейской купине, действует тойжде язык огненный, если только мы сами не лишены онаго языка: «Начаша глаголати стран[ными] языки». Пускай, например, книжник, сиречь муж учоный, напишет сентенцію сію: «Бес скуки мучит душу».

Без сумненія, сердце его отрыгнуло, а трость его написала слово благое. Но чем лучша трость книжника-скорописца от кисти книжника-живописца, если он невидимое скучных мыслей волнованіе изобразил утопающим человеком? Он со Іереміею чрез человека изобразил душу: «Глубоко сердце человеку и человек есть», а со Ісаіею чрез потоп изъяснил мучительное сердца обуреваніе: «Взволнуются нечистивыи». Таковая приточная речь, ничем не хужа от оной, так ска- \284\зать, безкрасочной речи, например: «Душа их в злых таяше». Однако ж и сія самая пахнет притчею тающаго от воздушныя теплоты льда, так, как и сіе книги іовскія слово: / 32 / «Река текущая основаніе их», — дышет сказкою о построенной храминке на льду.