Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских (Часть вторая)

-- Да этотъ злодѣй хуже всякаго разбойника, который грабитъ на большой дорогѣ!-- сказалъ Чадскій.-- Тотъ гораздо великодушнѣе: онъ, по крайней мѣрѣ, подвергаетъ жизнь свою опасности.

"И конечно" -- продолжалъ Пальмирскій.-- "Но сколько вору ни воровать, а висѣлицы не миновать. Полковникъ нашъ довелъ до свѣдѣнія начальства всѣ злодѣйства Исправника. Сдѣлано было наистрожайшее изслѣдованіе, и онъ предпринялъ, самымъ прямымъ трактомъ, путешествіе въ страну, завоеванную Ермакомъ, гдѣ каторжная работа была ему вознагражденіемъ за его подвиги."

-- Послушай, любезный Левушка -- сказалъ Чадскій.-- Ахъ, извини меня! Я такъ привыкъ называть тебя Левушкою. Все, что ты мнѣ расказывалъ, во всякое другое время заставило-бы меня ужаснуться; но послѣ того, что со мною самимъ случилось, я не расположенъ уже болѣе ничему удивляться, и не могу ничѣмъ оскорбиться. Вообрази себѣ, что въ мою деревню приѣхалъ Сельскій Засѣдатель, извѣстный во всемъ уѣздѣ пьяница -- просто, грабить моихъ крестьянъ! Разсказывать весь ходъ дѣла, и почему послѣдовалъ набѣгъ на мое имѣніе, было-бы продолжительно. Къ счастію, меня въ то время не было дома. Ты знаешь мой характеръ: безъ смертоубійства не кончилось-бы, и меня, по всей справедливости, сослали-бы въ Сибирь. Самъ Богъ помиловалъ меня. И о я, какъ помѣщикъ, уполномоченный самыми законами быть покровителемъ своихъ крестьянъ, поставилъ себѣ долгомъ защитить ихъ, и, по крайней мѣрѣ, хотя на будущее время, предохранить отъ нашествія самыхъ ожесточенныхъ враговъ ихъ -- подьячихъ. По принесенной мною жалобѣ, произведено было слѣдствіе. Разумѣется, изъ кармана Засѣдателя перелилось въ карманъ Слѣдователя все, что онъ приобрѣлъ въ продолженіе всей жизни своей. Засѣдатель найденъ совершенно правымъ, и къ довершенію всего меня-же обвинили, не требуя никакихъ оправданій и доказательствъ, за то что я осмѣлился возвысишь голосъ и искать правосудія. Такая, можно сказать, неслыханная и невѣроятная шалость произвела надо мною дѣйствіе совсѣмъ противоположное тому, чего ожидать было должно. Я не разсердился, но тяжело, и очень тяжело вздохнулъ о томъ, что чиновники, поставленные для соблюденія правосудія и охраненія нашего спокойствія, не только употребляютъ во зло сдѣланное имъ довѣріе, но сами охотно причисляютъ себя къ сословію грабителей на большой дорогѣ. Впрочемъ, хотя и утверждаютъ, что въ пословицахъ заключаются всѣ истины, я на собственномъ опытѣ увѣрился въ противномъ. Напримѣръ, говорятъ: "Плачься Богу, а слезы вода -- До Бога высоко, а до Царя далеко." Неправда! Слезы невинно-страждущихъ совсѣмъ не вода: онѣ доходятъ до Бога, и хотя Онъ высоко, но рано или поздно всякій изъ насъ на эту вышину долженъ явиться и отдать отчетъ въ дѣлахъ своихъ. До Царя также совсѣмъ не такъ далеко, какъ воображаютъ себѣ злодѣи. Я это испыталъ по моему дѣлу, получивъ самое гласное и справедливое удовлетвореніе въ нанесенномъ мнѣ оскорбленіи. Право, въ наше время надобно имѣть необыкновенную отважность, и, какъ говорятъ, очертя голову пускаться на проказы. Рѣдко кому сходитъ даромъ съ рукъ. Однакожъ еще есть молодцы...

Въ это время каммердинеръ Чадскаго пришелъ ему доложить, что лошади готовы. Чадскому страстно хотѣлось поскорѣе въ Москву. Онъ спѣшилъ одѣваться, и не смотря на замѣчаніе каммердинера, что морозъ ужасный, кинулъ на полъ приготовленное ему, дорожное, теплое платье, надѣлъ только одну шубу, расцѣловался, и простясь съ Пальмирскимъ, Храбренкою и Угаровымъ, побѣжалъ садиться въ повозку. "Послушайте, Александръ Андреевичъ," сказалъ Пальмирскій. "Мнѣ кажется, вамъ, хоть на минуту, надобно заѣхать къ Рубакину, за тѣмъ, чтобы попросишь его постараться выпутать васъ изъ непріятной исторіи съ этимъ Простаковымъ. Ему знакомы Исправникъ и Судья: они для него все сдѣлаютъ.

-- Правда -- отвѣчалъ Чадскій.-- Только это много отниметъ у меня времени. е Вы поѣдете мимо самаго дома Рубакина." -- Ежели такъ, то поѣдемъ вмѣстѣ къ нему. Ахъ! Да я и забылъ, что ты съ нимъ не знакомъ! Хоть ты, любезный Храбренко, проводи меня.-- Онъ вновь поцѣловался съ Пальмирскимъ, и отправился.

-- Хорошъ, я думаю, теперь Рубакинъ -- продолжалъ Чадскій, сѣвши вмѣстѣ съ Храбренкою.-- Любо дорого посмотрѣть на него, послѣ вчерашней попойки. Какъ жалка жена его!-- прибавилъ онъ.-- Мнѣ показалась она очень порядочною женщиною. Каково ей жить съ нимъ, и всякій день опасаться, что онъ умретъ отъ пьянства!

"Она точно жалка," отвѣчалъ Храбренко. "Эта милая и добрая женщина была-бы достойна лучшей участи. Я бываю у нихъ часто, и вижу, какую горькую чашу пьетъ она. Родители ея, бѣдные здѣшніе дворяне, пожертвовали ею богатству Рубакина. Она только что пріѣхала изъ Петербурга, изъ Института, гдѣ воспитывалась. Рубакинъ увидѣлъ ее и влюбился. Отецъ и мать прошивъ воли принудили ее выйдти за него, по старинному обыкновенію и предразсудку: не обѣгать перваго жениха. Притомъ-же онъ богатъ; чего лучше хотѣть? говорили они ей. Теперь сами сожалѣютъ, но помочь нечѣмъ. Впрочемъ, когда Рубакинъ не пьянъ, то онъ очень милъ и хорошъ съ нею, но ежедневно, по пословицѣ, какъ ни бьется, а къ вечеру напьется. По этому вы можете судить: каково бѣдной его женѣ жить вѣкъ съ пьяницею!" -- Вотъ слѣдствія предразсудковъ, и мнѣнія, что богатство есть первое условіе для благополучной супружеской жизни!-- сказалъ Чадскій.