Julianne von Petras - Сон Атлантиды. Прокати меня на сфинксе

После, уже за завтраком, они весело щебетали, как две нежные птички о каких-то пустяках, не решаясь затронуть главную тему: их будущего. Обоим было страшно от мысли, что это может никогда не повториться, однако сделать шаг первым тоже никто не решался.

После завтрака он ушел, хотя особо важных дел у него не было. Он просто боялся помешать.

«Позвоню, я обязательно тебе позвоню», – страстно шептал он ей в коридоре, осыпая её жадными поцелуями.

Лена ему не верила.

«Смазливый самец, – думала она, – который к тому же отличный в постели, а значит, не может не нравиться самкам, а это обозначает только то, что у него их наверняка немало, то есть я – скорее правило, чем исключение, а это, скорее всего, значит только одно: сегодняшний случай для нас уникален и вряд ли повторим, а поэтому жаль, конечно, но стоит побыстрее вычеркнуть его из жизни по типу „мавр сделал свое дело, мавр может уходить“. И все-таки раз в пять месяцев лучше, чем раз в пять лет», – именно на этой оптимистической ноте и решила Ленка закончить свой едва начавшийся роман.

Всё-таки страх перед привязанностью, которая может принести боль, если станет любовью, был сильнее, чем любовь к сексу. И неважно, что эта ночь должна отметиться печатью легкомыслия, секс – это еще не любовь. Да и, честно говоря, с сексом в её жизни частенько бывали проблемы, оставляющие в душе лишь горькое уныние, а с любовью и того хуже – всякая влюбленность у неё быстро проходила, сменяясь почти отвращением, словно она искала какой-то, одной ей известный, идеал, который жизнь, скорее всего, так и не предусмотрела создать. Хуже того, измены она и вовсе не переносила, обиженно считая в таких случаях, что её опять недооценили, отнеслись к ней как к предмету серийного выпуска, раня её гипертрофированное самолюбие, снижая её глубокую веру в собственную уникальность.

К тому же, и что скорее всего, спустившись в рецепцию, герой-любовник поинтересуется, с кем же это он провел безумную ночь, и тогда от его героизма уж точно не останется и следа.

Однако, несмотря на кажущийся пессимизм, она совершенно не чувствовала себя жертвой, не страдала, не пыталась найти в произошедшем что-либо драматичное. Напротив, с лёгким сердцем выбежала она из отеля, спустилась к набережной и, в который раз, стала любоваться чудесной картиной – посыпанные снегом горы, выходящие из бирюзово-прозрачного озера, – которая никогда не надоедала ей, так как изо дня в день менялась: иначе раскрашивалась, иначе освещалась, иначе влияла на настроение. В каждое мгновение эта картина была по-своему прекрасной.

«Картина неизвестного художника, – мысленно пошутила она, – Елена Прекрасная, зачарованно любующаяся несказанными красотами родного края».

Вдруг Ленка почувствовала лёгкое головокружение, бессильно опустилась на скамейку и ощутила, что её душа опять выпархивает из тела. Это отделение, такое знакомое, каждый раз волновало и страшило её. Откуда-то с пальцев ног начинало распространяться тепло, оно поднималось все выше и выше, пока не накрывало полностью все её тело, по-особому щекоча позвоночник, и тогда она видела, как что-то светящееся и смутно формой её напоминающее, медленно отделялось от макушки и возносилось вверх, наподобие монгольфьера, растворяясь где-то в заоблачной дали.

Эта картина, виденная ею как бы со стороны, словно речь снова шла о горном пейзаже, а не о собственном, родном и близком, теле, восхищала и пугала. Пугала тем, что жизнь её словно замирала на какое-то время, и было неизвестно, вернется ли она когда-нибудь снова в осиротевшее и испуганно замеревшее тело, или останется бродить по вечным и бесконечным мирам, которыми так богаты небеса. Числа этих миров она не знала, но никогда за все годы ещё не попадала дважды в одно и то же место, что, несомненно, делало эти путешествия более приятными, хотя бы с познавательной точки зрения, и намекало на множественность миров. Если бы только не страх, это противное чувство, всякий раз на старте… Инстинктивная готовность к худшему, хотя никогда ничего плохого с ней не случалось.

Ленка знала, что в её конструкции заложена, скорее всего, какая-то неполадка, генетический сбой, что так быть не должно, что природа никогда не додумалась бы позволить её жить между жизнью и смертью. Но она была сделана именно так, да и привыкла к таким вещам, находя их интересными и увлекательными, испытывая удовольствие первооткрывателя. Несмотря на эти позитивные ноты, эта способность продолжала вызывать в ней страх – тёплый, животный страх, напрямую связанный с инстинктом самосохранения, который нельзя было пересилить даже любопытством.