Julianne von Petras - Сон Атлантиды. Прокати меня на сфинксе

Лена при этих словах почувствовала к нему настоящую классовую ненависть, так как у неё самой в те самые давние поры таких любимых мест не было.

В нем чувствовалась сила, уверенность в себе, а также настойчивость, упорство, привычка добиваться своей цели. Он явно был страстен и горяч в постели. При этой мысли Элен почувствовала, что тёплая волна желания прокатилась по её телу, тоскливо и сладко сжавшись где-то внизу живота.

Madame von Schtolz, изголодавшаяся от одиночества, зажмурила глаза, пытаясь скрыть подобные мысли от продолжавшего вести светскую беседу адвоката.

Её бывший муж, слишком большой лентяй и эгоист, был слабым утешением для её женского нутра, а найти ему замену было делом нелёгким: известная фамилия фон Штольц защищала её почище пояса верности. Сначала Елена пыталась бороться с этим «машинально», заведя себе механического «дружочка», новомодного для неё, рекомендованного ей местными медиками на случаяй длительного воздержания. Однако вскоре она поняла, что ей нечем заменить руки, губы, телесное тепло – ласки, нежность настоящего любящего мужчины, внимательного и страстного, к которому так тяготела её вконец изголодавшаяся плоть.

Она что-то не задумываясь отвечала Алэну, понимая, что зря надеется на большее, что он скоро узнает, кто она, и почтительно исчезнет, наговорив кучу привычных любезностей, оставив её со сжатым от негодования животом, переполненным застоявшейся кровью. Эта мысль была невыносимой, но, увы, единственно правильной. Елена уже подготовилась к этой муке и этому разочарованию. Она уже решила, что отвлечется на какие-нибудь размышления, вспомнит что-нибудь, наконец. К сожалению, это состояние не позволяло её душе покинуть кипящее тело, она была вынуждена пережить, переждать это кипение, чтобы, успокоившись и одевшись в холод, снова парить в неизвестных и прекрасных мирах, совершенно забывая о том, что у неё есть тело.

Неожиданно для неё молодой человек пригласил её отужинать. Удивлению её не было предела. В уме призрачной надеждой вспыхнула доставшаяся ей из прошлого мужская поговорка о том, что «кто бабу кормит, тот её и „танцует“». С какой радостью и наслаждением она сейчас бы «пустилась в пляс».

Видимо, слишком уж поспешно дала она согласие, что и промелькнуло на лице Алэна радостным удивлением. Конечно, она ему понравилась, но он совершенно не надеялся на что-то большее, чем на приятный светский разговор: в Швейцарии обычно не спешили, страсти вспыхивали редко, да и вспышки эти обычно регулировались полученным светским воспитанием, особенно в высоких кругах. В лучшем случае можно было надеяться скорее на начало каких-то отношений, хотя обычным итогом подобных встреч был только вечер в приятной компании и пожелание спокойной ночи прежде, чем любезно расстаться, или перед объяснением, что место в сердце уже, увы, не пустует, а поэтому прощай, третий лишний. Или же долгим рассказом о том, что, возможно, всё бы и получилось, если бы не… а дальше называется одна из многих причин, символизирующих, по сути, вежливый отказ. Поэтому-то мужчины и не рассчитывали ни на что, искренне приглашая лишь познакомиться поближе за ужином, да и то без особой надежды на то, что приглашение не будет сразу же отвергнуто. Именно поэтому так и удивился её согласию наш адвокат. Как же удивился бы он, прочтя Ленкины мысли и узнав о тайных порывах её страстной натуры. Но этого узнать, к его же сожалению, он просто никак не мог. Кроме того, наша героиня права была в своих опасениях, узнай Алэн Бовэн в эту минуту, как её зовут, вряд ли бы стал он её приглашать: его репутация могла пострадать из-за связи с женой, хоть уже и бывшей, такого видного и знатного господина, тем более что их развод вызвал различные кривотолки в свете, и был даже не обделён, в свое время, вниманием скандальных страниц бульварной прессы. Что-что, а репутацию-то свою адвокат берег почище, чем когда-то берегли девичью честь. Но на радость всем участникам данной мизансцены, он не посмел спросить фамилию дамы.

Великолепно сервированный стол ресторана был строг и гармоничен. На изысканно белую скатерть из плотного хлопка с ткаными узорами цветов и листьев накрыли лиможский фарфор, белый, с ободками, имитирующими полудрагоценные камни. Приборы были из чистого серебра, а бокалы, грациозно стоящие на длинных ножках – из тончайшего хрусталя. Подававшие носили классическую униформу: черные костюмы, белые рубашки, галстуки-бабочки, длинные фартуки, были тщательно вышколены, быстры и предупредительны. Блюда приготовлены были таким мастером, что вкус их был просто уникален.