Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

— Мой он. — Фекла выпрямила спину. — По бабьей линии нет никого меня старше. Мой он по праву. Вот и забрала его. А куда унесла, не твоя забота. И руки убери, а то выломаю.

Леся подалась к ней, не раздумывая, и вцепилась бы в рыжие космы, да Оленька, про которую они успели забыть, вскрикнула вдруг тоненько и побежала по зыбуну.

— Куда?.. — ахнула Фекла. — Болотники там!.. Болотники! Вернись!

Они бросились вслед за Оленькой, тут же позабыв про вспыхнувшую ярость. Страх за девочку, и без того уже мертвую, оттеснил все иное, будто оно — пустая шелуха. Леся бежала, оскальзываясь на рыхлом дне, увязая в жиже и мягкой топи. Зыбун пружинил под ногами промокшим мхом. В нос била болотная гниль. Перехватывало дыхание, кололо в боку. Но ничего из этого не было важным. Только русая косичка, что хлестала по тонкой спине Оленьки.

— Да стой ты, чумная! — кричала ей Фекла, загребая ногами жижу.

Зыбун уже притих. У поваленной сосны, корявой и подтопленной, еще топтался кто-то, но болотные твари уже не сновали с визгом и сопением, не хихикали, утирая выпачканные рыльца. Страх отступал. Не схватит проклятая мавка Оленьку. Не утащит в топь. Не будет этого. Догоним. И пусть улетают прочь. Обе. И серп свой уносят. Ничего. Не нужен он. Пусть уходят. Леся ловила ртом воздух, глотала его и думала только о том, как бы не рухнуть в грязь. Подняться сил бы уже не нашлось.

Она первой добежала до сосны. А когда отерла лицо от жгучего пота, то и не удивилась почти. Оленька обнимала окаменевшую Поляшу. Прижималась личиком к грязному ее савану, гладила спину, целовала черные от грязи и засохшей крови руки.

— Полечка моя, — приговаривала Оленька. — Поляша… Воротилась. Я уж думала, нет тебя. Сгинула.

Поляша рассеянно гладила девочку по голове. А сама смотрела на Феклу, застывшую в двух шагах от сосны.

— Ты, значит, берегиня теперь… — зло проговорила она. — На место мое пришла… На лебединое.

— Не сама выбирала, — вспыхнула Леся. — Озеро за меня решило.

— Жениха моего забрать удумала! — не слушая ее, шипела Поляша. — Коли я в лесу сыночка из болота выручаю… Так можно лебедицею стать? Невестой любимой?

— Совсем ты безумная, Пелагея, — оскалилась Фекла, отбросила с лица волосы. — Нет там никого, на дне этом проклятом. Никого в лесу нет. Обеднел он на женихов…

— Вот оно что. — Поляша оттолкнула от себя Оленьку. — Женихов тебе мало? Мстишь мне, паршивка? Гнилая ты сука! Думала волка себе прибрать, а он по мне скулил?

Фекла отшатнулась.

— Он же брат мой…

— Брат! Лесу не важно, что брат, что сват… И тебе не важно было, думаешь, не видела я, как ты на меня скалишься, как по нему на яблоньке плачешь?..

— Сука… — выдохнула Фекла. — Вот же сука ты, Поля… Вот же гнилая твоя порода… Шла бы ты в лес, коли он тебе так мил.

— И пойду! — Поляша вскинула подбородок. — Только серп мне отдай, слышишь? Серп отдай!

Фекла ахнула, прижала к себе рукоять, выскользнувшую было из-под пояса. Попятилась, а Поляша уже рванула к ней, раскидывая по сторонам мшистые лоскуты. Фекла вскрикнула пронзительно и высоко. Крик ее не успел затихнуть, как над зыбуном уже зашуршали перья, захлопали крылья — одни белоснежные, другие как смоль, и в небо поднялись две лебедицы. Раз! И взмыли они легко и плавно. Два! И уже не разглядеть их в темнеющей небесной сини.

Остались только спящее озеро да топкий зыбун. И Поляша, упавшая на него, будто подрубленная березка. Спина ее дрожала от судорожных всхлипов. Мертвая тетка рыдала, подвывая, как потерявшая кутят волчиха. Рычала, царапала мох, рвала его, терзала, не ведая, как еще выплеснуть всю ярость свою и боль.

— Не помогла… — хрипела Поляша. — Зазовка проклятааааяя… Я ей кинжал родовой. Я ей волчонка… Листочек Степушкин… А она… В болото… Не помоглааа… Сука! Сука!

Нужно было подойти к ней, нужно было сказать что-нибудь. Взять за плечо, перевернуть на спину, чтобы грязная вода не заливалась в скованный рыданиями рот. Но под сосновой корягой кто-то возился. Тяжело и мучительно. Леся перегнулась через поваленный ствол. Она ожидала увидеть волка. Истерзанного зверя. Демьяна, истекшего и затихшего. Но вместо него под корягой ползал голый мальчик.

На круглой его спине не сосчитать было прогнивших язв. Влажные пузыри дыбили размоченную кожу. Через редкие волосенки проглядывала одутловатая макушка. Мальчика словно замочил кто-то большой и забывчивый. Оставил в тазу на неделю. А когда вспомнил, мальчишка совсем протух, не выполоскать, выкинуть только. Вот и выкинули к зыбуну, где такому отродью и место.