Йон Линдквист - Движение. Место второе

– Итак, – сказала Эльса. – Мы все знаем, почему мы здесь. Некоторые отказались участвовать в эксперименте, и, если кто-то еще хочет уйти, возможно, сейчас как раз самое время. Мы понятия не имеем, что мы увидим. И, что может быть важнее, не знаем, что мы покажем.

Мы посмотрели друг на друга. Никто не ушел. Женщина со «Шведского телевидения» стала грызть ногти, Ларс безучастно смотрел в пол, а Петронелла обмахнула свое тело блузкой. В это время Эльса отперла дверь в душевую. Каждый из нас взял нож и вошел, и пришлось потесниться, чтобы всем хватило места.

Совместными усилиями мы отодвинули ванну с ее содержимым на полметра от стены и опустились на колени вокруг нее. Эльсе, в силу возраста, разрешили сидеть на табуретке, а корпулентное тело Петронеллы поместилось только с торца. Мы подняли ножи, и Эльса сосчитала до трех. Затем порезали себе ладони или предплечья, посмотрели друг на друга, дали крови черной массе и отправились в путь.

Еще не пришло время описать, что произошло и что мы увидели на лугу. Пока удовлетворюсь тем, что скажу: наше путешествие было значительно более продолжительным, чем обычно, – из-за большого количества крови. Также скажу, что было почти двенадцать, когда мы вернулись в душевую.

Когда часы били двенадцать, мы все были во дворе, изо всех сил обнимая друг друга: у нас, у всех семерых, струились по щекам слезы счастья. Мы онемели от глубочайшего счастья и гладили друг друга по волосам и по лицам, в то время как небо над нашими головами мерцало от вспышек и взрывов всех цветов радуги. Новый год. Новая жизнь.

Те шесть недель, которые последовали за тем, что я назвал «сбором», сохранились в моей памяти неотчетливо, как если бы кто-то взял одну из картин Иеронима Босха, «Ад» или «Рай» – все равно, – и пролил ацетон на кишащие фигуры.

Тогда искаженные фигуры растворились бы и перетекли одна в другую, так что было бы непонятно, где начинается одна и где заканчивается другая. Примерно так для меня выглядели январь и половина февраля 1986 года.

Мой блокнот для записей «Другое место» хорошо помогает в воссоздании хронологии, но я не включал туда всего, и события в обычном мире затронуты там только в исключительных случаях. Я опишу их так, какими они представляются в этом супе с ацетоном, но не могу ручаться, что будет соблюден правильный порядок.

Некоторые события были одними из самых приятных в моей жизни, за другие мне очень стыдно. Первые связаны с лугом, а последние – с обычным миром, но обе категории событий изменили меня и в конечном счете целую нацию из-за того, что произошло на пересечении улиц Туннельгатан и Свеавэген вечером двадцать восьмого февраля, через два дня после нашего с соседями последнего путешествия.

Были ли мы тогда виновны в убийстве Улофа Пальме? Не более чем ребенок, играющий с гранатой и взрывающий себя самого и своих друзей. Тем не менее мы несли за это ответственность. Если бы не наши действия, то этого бы не случилось. Разница есть, и я пытаюсь за нее крепко цепляться.

Сбор – вот хорошее слово, чтобы описать тот новогодний вечер, потому что именно это и произошло: мы собрались вместе. Я вкратце воспроизведу текст из «Другого места », где процесс описан более подробно, хотя, чтобы было понятно, должен сначала сказать несколько слов как раз об этом действии: собраться вместе.

По-настоящему узнать другого человека трудно, если не сказать невозможно. Независимо от того, насколько открыто кто-то излагает свои взгляды и предпочтения, свою историю и свои страхи, сколько бы времени мы ни проводили с другим человеком, – остаются некоторые основополагающие моменты, которые передать невозможно: остается неясным, кем является другой человек, помимо суммы своих качеств. Люди и помудрее меня пытались сразиться с этим вопросом, и он столь же сложен, сколь и банален.

Я уже описывал способность луга выявлять мою истинную сущность, мой внутренний образ. Я и понятия не имел, что возможность увидеть других людей таким же образом обернется переживанием, сотрясающим все устои. Когда читаю свою историю, такую, какой она была написана, вижу, что мотив общности проходит красной нитью через все повествование. Человек изолирован в границах собственного разума и собственного тела и неспособен к истинной близости ни на частном, ни на общественном уровне.