Йон Линдквист - Движение. Место второе

Важно, что я не только видел этих людей и их луговые тела, но также чувствовал их и инстинктивно знал, что они имеют в виду и хотят передать, и все это происходило одновременно. Мое внимание не скользило от одного к другому, нет, они все были со мной в одно и то же время, и именно из-за этого единения у меня перехватывало дыхание.

Хотя читатель еще едва знаком с Петронеллой, я все же хочу процитировать «Другое место» и описание ее лугового тела, поскольку оно будет иметь значение.

Можно было предположить, что Петронелла станет хорошо сложённой кинозвездой или что-то в этом роде, точно так же, как Оке стал воином. Но дело не в желаниях, а в истинах. Мы думаем, что чего-то хотим, но на самом деле хотим совсем не этого.

Если в обычном мире Петронелла была толстой, то там она была горой сала. Трудно понять, как она в принципе может встать, потому что ее живот свисает и покрывает ноги до колен. Она обнажена, и ее груди болтаются до пупка, как вытянутые, туго набитые мешки с салом. Кожа сияет мягкостью и здоровьем. На лице валики жира, в их слоях теряются глаза, сверкающие от радости и задора.

Насколько я понимаю, но не могу выразить словами, она пересекла границу и стала какой-то другой, привлекательной и даже чувственной. Такой, с кем хочется быть.

Фейерверки свелись к случайным вспышкам в небе, а мы вернулись в прачечную с красными глазами, затисканные и замерзшие. Никто ничего не сказал, потому что ничего не нужно было говорить. Оке и я откупорили шампанское и разлили его по бокалам. Мы говорили тосты, пили и сидели каждый в своем углу прачечной, измученные всей этой близостью. Даже теперь Эльсе дали стул.

После долгого периода молчания, когда все сидели, погруженные в свои мысли, которые, опять-таки, были всего лишь мыслями, Петронелла указала на футболку на стене: «Вот чего… – Она сделала движение, обведя всех, кто был в комнате. – …Не хватает».

Мы все по-своему страдали от отсутствия чувства причастности, находясь в обществе, – этого Пальме, несмотря на свои обещания, не смог излечить. Но Петронелла – больше всех. На лугу я узнал ее историю настолько хорошо, что мой мозг смог обработать ее там, где она сливалась со всеми остальными.

Она работала учительницей в школе, и обстановка там постоянно ухудшалась. Атмосфера в коллективе была ужасной, и в течение года Петронелла регулярно подвергалась издевательствам из-за своего ожирения. Она какое-то время находилась на больничном, но затем была вынуждена вернуться на работу, потому что Касса социального страхования не признала, что ее телосложение может служить основанием для отсутствия на работе.

Я знал, что у нее бывают приступы обжорства. Она могла купить целый торт «Принцесса» и, умываясь слезами, съесть его, просматривая параллельно журналы мод. Я не смог бы ее осудить, даже если бы захотел, потому что понимал ее чувства, знал ее историю и осознавал, что по-другому быть не может. Я даже не жалел ее, потому что жалость – это форма осуждения.

Точно так же я знал, что другие тоже знают меня. Знают про детство в неполной семье, травлю и необоснованные фантазии об успехе. Знают также про кражи, ночь в заключении и тот случай с лопатой для снега и «Декоримой». Тем не менее они смотрели на меня более чем по-дружески. Если вы знаете и понимаете все о человеке, его сложно осуждать. Хорошо это или плохо – это уже другая история.

Я встал и потянулся, чтобы размять конечности, на мгновение прислонился к дверному косяку, глядя на то, что было в ванне, на нашего спасителя и наше средство передвижения. Показалось, что что-то изменилось, и я позвал Гуннара, который стоял и снимал с рук полоски обгоревшей кожи.

– Смотри, – сказал я. – По-моему, оно стало светлее.

Гуннар шагнул в душевую и наклонился над поверхностью, оперевшись руками о бедра.

– Да, – согласился он. – Да, может быть.

Другие тоже пришли посмотреть. Хотя разница была небольшой, она присутствовала. Это на самом деле было так. Черный цвет едва заметно поблек и утратил часть своего глубокого нефтяного блеска. Мы поразмышляли о причине, но так ни к чему и не пришли. Мы так много знали друг о друге и так мало – о луге.

За одним исключением: Ларс. Конечно, я видел его луговую сущность и обратил внимание на его чувства, но в то же время оставались некоторые неясности. Это было все равно что смотреть фильм на языке, который вы знаете только немного. Можно успевать следить за действием и персонажами, но мотивы их поступков иногда будут расплывчаты. Они объясняют, что происходит, но вы не понимаете, что они говорят.