Йон Линдквист - Движение. Место второе

Свист и ликование. Я не думал, что ассоциация паровых котлов имеет какое-то отношение к социал-демократам, это была просто ирония, и она пришлась к месту. Он продолжил:

– Теперь я имею честь представить вам молодого человека из Блакеберга. Я жил там несколько лет в шестидесятых и был знаком с его матерью, так что никогда не знаешь, кого это на самом деле я здесь представляю. Хорошего отдыха!

Смех и аплодисменты. Если бы в пределах досягаемости оказался какой-нибудь острый предмет, нож или вилка для жаркого, то, вполне возможно, я взял бы его и воткнул в этого типа. Наверняка. Какое право он имел говорить о моей матери? В своем праве, подумал он. Шут объявлен вне закона. Во мне разгоралась ненависть, и только лишь мысль о мести позволила подняться на сцену и сказать:

– Привет. Значит, у вас тут «Общество паровых котлов»? Поэтому у вас так жарко?

Как ни странно, представление прошло хорошо. Ненависть, которую я чувствовал по отношению к каждому человеку в этом зале, вышла из меня во время напряженного представления, когда я старался достучаться до их затуманенного алкоголем сознания. Сигарета в пиджаке имела успех, и эта злая шутка, жертвой которой я сделал руководителя низшего звена, была встречена взрывами хохота, хотя сам руководитель заметно расстроился. Но не из-за меня. Когда я закончил, то сорвал настоящие аплодисменты, улыбался, кланялся и махал.

Эй-эй, здесь у вас шут, который не таит обид.

Сотрудник в праздничном галстуке проводил меня через гардероб к выходу, где вручил конверт с деньгами и сказал:

– М-м, надеюсь, ты не обиделся из-за этого, про твою маму… может, это было немножко…

– Ничего страшного, – сказал я, похлопывая его по плечу. – Было просто смешно.

Он скептически посмотрел на меня, но потом, наверное, решил, что я и вправду не обиделся, взял меня за руку и сказал:

– Представление супер. Может, я тебе еще позвоню.

– Позвоните, – сказал я, открыл дверь, вышел на улицу и медленно пошел оттуда, прислушиваясь к тому, что было за спиной. Моя месть зависела от того, что сейчас сделал этот человек. Когда я пришел в компанию, дверь была закрыта. Я позвонил в звонок, спустился сотрудник и открыл дверь ключом, но когда мы потом пошли в зал, он забыл запереть за собой дверь. Теперь он напился еще сильнее, и я надеялся, что он повторит свою ошибку.

Я прошел около двадцати шагов, так и не услышав, чтобы ключ повернулся в замке. Развернулся и пошел назад. Как я и думал, дверь была не заперта. Проскользнул внутрь и пошел вверх по лестнице.

Пара закрытых двойных дверей отделяла гардероб от банкетного зала. Сначала я думал только о том, чтобы вытащить деньги из кошельков, которые должны были лежать в карманах плащей и пальто, но у меня не было причин принимать такие меры предосторожности. Входная дверь была открыта, и туда мог влезть любой хулиган. Кроме того, было без четверти десять, поэтому не было времени на церемонии. И самое главное: потерять одну-две сотни было терпимо. Но потерять бумажник целиком со всем содержимым? Это болезненно.

Я методично прошелся по рядам развешенной верхней одежды и сложил все, что нашел, в докторский саквояж. Вышло около двадцати кошельков, куча дорогих перчаток, несколько пустых фляжек и еще кое-что, включая упаковку бриканила. Если повезет, то у кого-то случится приступ астмы, который он не сможет купировать. Это слегка приглушит праздничное настроение.

Во время моей операции никто не вышел из зала, и, с саквояжем, набитым краденым, я побежал вниз по лестнице и вышел на улицу, где меня ждал старый добрый эндорфиновый приход. С того момента в универмаге «Оленс» я ничего серьезного не воровал и почти уже забыл, как в крови булькают пузырьки, когда пересекаешь границу и попадаешь на свободу. С домами на Лидингё так не получилось, и я легко и быстро шел к улице Флеминггатан, где взял такси. Домой на встречу с соседями.

Прежде чем я продолжу, хочу лишить драматичности свой рейд по «Обществу паровых котлов», чтобы он не тянулся за мной как шлейф, с вопросом «а что было потом?» через все оставшееся повествование.

Сотрудник, который нанял меня, естественно, позвонил на следующий день и спросил, не видел ли я чего-нибудь. Дело в том, что украли несколько бумажников. В его голосе звучала и нервозность, и подозрение, а может, это было просто похмелье.

Конечно же, я сказал: «Ой-ой-ой» – и выразил всяческие сожаления. Но я ничего не видел. Запер ли он за мной дверь, когда я ушел? Он замолчал, вероятно пытаясь разобраться в путаных воспоминаниях прошлого вечера. Наконец он сказал: