Александр Рубан - Белый слон

"Ты жёг своих. Ты убивал своих".

- Так было надо. Я не мог иначе...

"Ты их убил. Своих".

- Они тоже сожгли бы меня - если бы так было надо. Лёха Самохвалов, мой заместитель, сжёг бы меня, не отдай я команду сам или промедли выполнить его. Там можно только так, нас с ним учили убивать своих...

"Ты оказался способным учеником".

- Слон, возьми пирожное! Где-то здесь, на столе, было пирожное, съешь его, белый слон, и перестань...

"А в той палатке вы обнаружили четыре обгоревших трупа. У них был иммунитет, и они остались людьми. Ты не захотел их опознать".

- Их опознал мой заместитель...

"А должен был ты: один из четырёх мог оказаться братом Самохвалова".

- Но ведь не оказался! А Леха сам стрелял - и не исключено, что в брата...

"По палатке он не стрелял. Он надеялся".

- В палатке оказались другие. А вот "кащеева авоська", едва не сожравшая Леху, могла быть его братом. В конце концов, опознавать обязанность заместителя...

"К тому же, у командира - истерика, командира отпаивают спиртом и бьют по щекам, как пацана-первосрочника".

- А ты непоследователен, белый слон! За что ты меня топчешь? За то, что я плохой командир, или за то, что хороший?

"Зачем мне быть последовательным? Я не значок - я есть. Как те четыре трупа. Как тот квартал. Ты не избавишься ни от меня, ни от них... Я возьму пирожное?"

- Возьми...

"Спасибо. Я покатаю тебя в другой раз, ладно?"

- Пропади ты со своим катанием!

"Нет, я не пропаду. Я приду ещё".

- Можешь не приходить...

"Не могу. Так надо".

- Святые сновидцы, кому?

"Тебе..."

Он уже выдал мне всё, что хотел, и съел своё пирожное, но не спешил уходить. Протянув свой белый хобот, он взял мою вялую правую руку и долго мял её - сначала всю ладонь, потом каждый палец в отдельности, пока я не проснулся. Он был чуть более милосердным, чем обычно, и не оставил меня одного...

Хельга сидела рядом со мной на кровати, держала меня за руку и внимательно разглядывала мою ладонь. Ну конечно: если колдунья, значит и гадалка тоже... Не шевелясь и не показывая, что проснулся, я скосил глаза на столик. Хельга подмела всё - и кулебяку, и пирожные. Зря я заставил себя съесть оба куска, надо было ограничиться одним.

Я кашлянул, сообщая, что не сплю. Хельга кивнула в ответ. Ей была интересней моя ладонь, что-то она в ней видела. Она водила ногтем по ладони - но не читала линии судьбы на ней, а разговаривала с нею. И я услышал этот разговор, не понимая, как он происходит. Она колдунья - что ж тут понимать! Моя рука охотно называла всё, что в себе когда-нибудь держала: приклад, нунчаку, рукоять ножа... Всё помнила рука, всё разболтала, и Хельга разузнала обо всём.

Вздохнув и отпустив мою десницу, коснулась Хельга левого запястья. Ладонь в своих ладонях развернула, погладила щекой и подбородком, и я услышал (это был вопрос, но не словами, а прикосновеньем):

Ты - левая, ты - что так близко к сердцу, ты - убивала? Ну скажи мне: "нет"!..

И левая рука сказала: "Да!" - она умела всё не хуже правой: и выбить нож, и метко бросить нож, спустить курок и закрутить нунчаки, переломить ребром ладони кость, схватить за горло так, что хрустнет горло, легко, как штык, войти в чужую плоть... Она гордилась, что она убийца. Я не посмел её опровергать.

А ты, плечо? Уж ты-то ни при чём? (Вопрос опять был задан бессловесно: щекой, губами, жилкой на виске...)

Плечо...

На нём лежал ракетомет, когда я под свинцовыми плевками старинных ружей выбежал на площадь и выпустил в упор все шесть ракет. Пять поразили цель, и я ослеп. Последняя прошла над баррикадой, проткнула жёлтое от зноя небо и где-то взорвалась. Не знаю, где. Быть может, в пригороде Ашгабата. (Всё было сказано моим плечом - всё выведала у него колдунья. Всё я расслышал - и не возразил.)

А вы, глаза? (Горячими губами и языком без слов спросила Хельга...)

Глаза ловили цель прицельной рамкой.

Лоб? (До чего же губы горячи... тверда и вопросительна ключица... а грудь, как мама, требует: ответь!..)

Лоб - кулаком работал в рукопашной. Боднуть в лицо, или поддать в поддых бывало иногда результативно.

Язык? (Вопрос - солёными губами, щекой солёной, ямочкой на горле...)

Приказывал, допрашивал и лгал - "дезинформировал", на языке военных, тем самым подготавливал убийства.

Так я лежал, не говоря ни слова, а тело, цепенея каждой мышцей, рассказывало о себе само и отвечало на вопросы Хельги совсем не так, как я бы отвечал. Язык касаний - искренний язык. Немыслимо солгать прикосновеньем. А что слова простого языка? - лишь тени мыслей. Мысли тени действий. Словесный разговор - театр теней, где нет причин для очевидных следствий, где истина темна и светел фон. Ах, говорите молча! Бессловесно. Безмысленно. Всю правду о себе...