Александр Рубан - Путник

Рубан Александр

Путник

Клаус Опрокинь-Кувшин

(по мотивам драматической баллады Курта Бартеля

"Клаус Штёртербеккер")

1.

Если бил -- так убивал.

А кувшин с вином

одним духом выпивал,

ставил кверху дном!

Эти подвиги вершил

в позабытом веке

Клаус Опрокинь-Кувшин,

Клаус Штёртербеккер.

Кто он? Для купцов -- пират,

Господа забывший.

Для баронов -- лютый враг

(бывший раб, но бывший).

Для любимой -- царь и бог

ныне и навеки,

и причина всех тревог,

и предмет опеки:

прёт, не пробуя ледок,

не пытая броды...

Жизнь его -- один глоток,

но глоток -- свободы.

Воля -- сладкое вино.

Лей, судьба, не ахай!

Пил и пил его бы... Но

поперхнулся плахой.

2.

Гамбург. Пристань. Торг и крик.

Блеск средневековья.

Красное вино зари

расплескалось кровью.

Видишь, Клаус? -- небосвод,

накренясь, помедлил

и плеснул на эшафот

твой глоток последний,

и забрызганы вином

рубища и шпоры,

и узорное окно

перед праздным взором,

пурпур с графского плеча,

рваные рубахи,

яркий фартук палача

и кумач на плахе.

И по сходням с корабля

ты гремишь оковами,

а ухмылка короля

так средневекова.

Юркий поп к твоим губам

тычет крест, и видно,

что движения попа

так иезуитны.

К эшафоту согнана

силища народа,

но безмолвствует она,

не пьяна свободой.

Сны о воле -- снова сны.

А хлысты горячие

отрезвляюще больны

для спины батрачьей.

3.

Из тьмы да в свет -- ослепнешь

и сникнешь, оробев.

Но будущее лепишь

из светлого в себе.

Неспешно, осторожно...

А хочется, чтоб враз.

А верится, что можно

из тьмы да в свет -- сейчас.

Из грязи, кривотолков,

из попросту клевет,

из тёплых нор кротовьих

выскрёбываешь свет.

Дверной глазок... гнилушка...

ещё дверной глазок...

Как медленно! Как нудно!

Не вытерпел. Не смог.

Гнилушек горстью полной

чуть высветил тропу,

подобье полдня поднял

и -- ослепил толпу.

Глаза взревели пушками.

Закатом стал восход.

Растоптаны гнилушки.

И солнце не взойдёт.

4.

Воля -- сладкое вино,

горькое похмелье.

Вот оно, кувшина дно.

Что ж, палач, не медли!

Да не прячь, палач, не прячь

стыдную слезу.

Ты же трезвенник, палач:

ни в одном глазу.

Перегаром хоть и прёт,

пьяный, ты не пьян.

Всё, палач, наоборот.

Мистика, обман.

В кандалах я (слышал звон?).

Значит, я не раб.

Ты, с мечом, разоружён,

ибо духом слаб.

Кровь с меча плащом сотрёшь.

В плащ мою главу

завернёшь.

Запьёшь. Помрёшь...

А я оживу!

Песней, как лозой, взойду,

и опять забродит,

как в бочонках винный дух,

вольный дух в народе!

Только бы мои друзья

не под твой же меч...

Ну, а так ли уж нельзя

их, палач, сберечь?

Нет, не просьба и не бред.

План, а не мечты!

Палачом ты разодет,

но палач -- не ты.

Эй, король! Поспорим, а?

У всех на виду

с плахи безголовый я

встану

и пойду,

и пойду шагать, пока

рухну не дыша!

А цена невелика:

друга жизнь -- за шаг.

Смейся, смейся -- твой черёд.

Но плати, проспоривши!

А свидетель сделки -- вот:

весь народ на площади!

5.

Крякнул мастер.

Меч сверкнул -

чётко, чисто, правильно....

Выпрямился,

встал,

шагнул

обезглавленный!

Честный к подлости незряч,

словно слеп от роду.

"Подкати ему, палач,

под ноги колоду!"

Рухнул

грудью

на лицо.

Грохнули оковы.

Вновь обманут подлецом

честный.

Безголовый.

6.

И головы рубились,

из тьмы во тьму катясь,

и холодно светились

во тьме белками глаз.

За хмурой цепью лучников

меж плахой и толпой

мерцала горстка лучиков,

не ставшая зарёй.

Кресты ломались в свастики.

Костры сгущали мрак.

Менялись лишь династии.

Веками было так.

Раб снова гнул колени

и рабьи песни пел...

Но в жилах поколений

бродил бунтарский хмель.

Он вспучивал, неистов,

темницы погребов.

Растоптанные искры

не гасли под ногой.

Тьма оседала, плавясь,

и рос рассвет в ночи...

В его сияньи, Клаус,

горят твои лучи.

Синдром Сократа

1.

Я жил, регалий не храня,

и пропивал награды,

а друг-тиран ругал меня.

Плевать. Так было надо.

Какая разница, за что?

Он верит, что не зря.

Он справедлив, но не жесток

(условно говоря).

Он честный, правильный, большой,

почти не пьёт с утра,

болеет за меня душой,